Один Корнев не отозвался, не пришел на реку.
Ну, сторож ты на конюшие участка… Конечно, и сторожба — тоже работа. Только при желании мог бы ты и подмениться, Федор. Тебе бы прийти к начальнику да сказать: так и так, ставь какую ни есть старуху в подменные, а моя мужская обязанность сейчас быть к мате поближе…
Возможно, и не принял бы Романов того предложения Корнева. Сидишь по ночам возле лошадей и сиди… А раз не пришел — поворот другой. Этим самым и задел за живое. Поднял в Тихоне даже и не начальническое, а простое человеческое недоумение: «Неуж война до Федора не дошла и все-то ему побоку…»
В маленькой сырой конюховке крепко, свежо пахло кожей, дегтем и конским потом.
Корнев сидел за низеньким шорным столом спиной к двери и широкой черной тенью застил яркий фонарный свет.
Романов поздоровался, опустясь на лавку, молча смотрел, как ловко изнутри жиденького голенища Федор попадал щетинным концом дратвы в тонкий прокол шила.
Он был еще не стар, Корнев, старила его лишь густая черная борода с двумя ровными полосками серой, пробной седины.
Так уж вышло, что Тихон не видел мужика едва ли не целый месяц и сейчас удивлялся резким внешним переменам в нем. Под глазами Федора висели большие мешки, и мешки эти были явно от голода. Романов знал, что Корнев жил без жены с двумя сынишками очень трудно.
Начальник не удержался:
— Бедово твое дело, а, Федор? Гляжу, хуже бы надо, да некуда.
Сторож не отозвался на эти слова, вскинул худое, заостренное лицо, диковато взглянул из-под черных бровей:
— Чем могу служить, гражданин хороший?
Тихону сразу стало и холодно, и тоскливо в конюховке от этих слов Корнева. Вот, всегда он такой, Федор. Все-то щетинится, и не подступись к нему. Не глуп, себе на уме…
— Федор Федорович! Ты у нас ко всему и топорник, днями, поди-ка, свободен… Может, подменить тебя? Помоги колотить лодки! За эту работу наряд отдельно выпишем, само собой, и хлеба добавим… Ты что же не зайдешь, а? Весной еще просил: заглядывай! Уж чего-чего, а хлеба-то всегда подкинуть смогу. И не думай, от других не оторву…
Корнев постучал пяткой шила по круглой заплатке на голенище и откинул от себя сапог. Он не переменил позы, сидел все так же, склонившись над низким столиком. Подрезанная борода твердо упиралась в линялую черноту чистой рубахи. Сказал тихо, не торопясь, будто пересказывая чьи-то подслушанные слова:
— Значит, на поддержку штанов выделяш… — недобрая усмешка сверкнула в его темных глазах. — Зря ты это надумал, начальник! Корми тех, кто на реке запинается, жилы тянет. А касательно меня… Теперь уж не в коня овес травить. Видишь, до каких видов дожил. Однако помру скоро…
— Торопись, как же, — Романов нахмурился. — Тебя только не хватало на кладбище. Слушай, а кому это надо, Федор? А о ребятах ты думаешь? Им же отец нужен!
Корнев наконец выпрямился за столом, уперся в начальника твердым голодным взглядом.
— За семя мое радеешь? Спасибо тебе, — он растерянно поморгал глазами, но тут же окреп голосом. — О сопляках моих найдутся заботники. Теперь это скоро… Худо ли, бедно, докормят в детдоме, в фезее рукомеслу обучат, а там и в цех, к станку — вертись у железа!
Тихон дернулся плечами, понизил голос: