Пятая мата

22
18
20
22
24
26
28
30

А для Дарьи муж все еще был живым…

— Молчит Алеша, — вздохнула она и откусила зубами суровую нитку.

Такой молодой, ладной бабе вдовой остаться легко ли! — мучился Тихон.

Дарья виновато оправдывалась за Алексея:

— Говорят, всякие случаи на войне бывают… Мы ничего, терпим! Газету, известия с фронта прочитам, и вроде как возле Алешеньки побыли, пороховым дыхнули… Что я сижу! — хватилась она. — Тоже и тебе отдыхать надо. На реку-то первым приходишь.

Стоя на коленях, женщина перебирала в большом сундуке немудреные пожитки, а Романов глядел на беленую стену — там тускло поблескивало знакомое охотничье ружье.

Вспомнились проводины Алексея. Званые уже разошлись, пьяненькие, сидели они в обнимку, и Семикин наказывал жене, убиравшей со стола:

— Ты, Дашенька, как уж не вернусь — Тишке отдай ружье. У него берданка — смех один. Пусть из моего стреляет и помнит!

Романов тогда чуть не в драку полез:

— Чего ты буробишь, Алешка! Да придешь домой — облазим все Чулымские урманы! Тебе восьмого медведя бить!

«Не промышлять больше Семикину Алексею… Может, и мне больше не доведется, — взвинчивал себя Тихон. — От Мишки ничего нет — известно, какие случаи на войне бывают… Винтовку, автомат в руки тебе, Романов, да за младшего, за дружка, за всех поселковых мстить! А тулка Алексея пусть отцовской памятью Кольше остается, до него-то война не дотянется».

Дарья поднялась от сундука, тугой красный шелк светло полыхнул на ее руках:

— Вот, прими, Иваныч. Почти не надевана.

Тихон не глядел на женщину, не мог.

— А то поберегла бы. Красота-то какая!

— Бери, на дело даю! — крикнула Дарья и тут же упала голосом: — Абы мой хозяин домой возвернулся. Чего-чего, а рубаху заведем! Да я Алеше, такими цветами опять вышью — весь Чулым завидки возьмут. На, прячь за пазуху! Ну, там сами разрежете…

Что-то не шагалось домой, к людям хотелось.

Его зоркие глаза таежника сразу споткнулись о свою фамилию — ну, черти клёвые!

На открытой веранде клуба горел фонарь, и читалось на доске хорошо.

Романов закусил губу — терпи-и. За правду уели мужики, тут уж никуда не попрешь!