Кожаков жадно проглотил хлеб, разом осушил бутылку, в серых, отрешенных глазах его затеплилась благодарность.
— Генка мой жив?
Тихон кивнул.
— Живой. Письмо прислал на днях. В госпитале лежит, ранен. Пишет, на побывку приедет…
Кожанов знал всегдашнюю честность Романова, с улыбкой поверил его словам.
— Спасибо, что вы меня не поселком…
— Нашел дураков!.. — вскипел Былин. — Порадовал бы своих рабочих, как же… Ох, и гад ты ползучий, Кожанов… Там — война, родной сын в бою раны принял… Тут мужики, бабенки, ребятня даже из последних сил надрываются, а ты на что решился… Марш в мой обласок! И смотри, дорогуша, без выкрутасов на воде. Я-то выплыву, а ты на дно рыбок кормить пойдешь…
Былин снова связал руки Кожакову, тот с трудом заковылял вниз к воде.
Тихон задержался на яру, спросил Михаила:
— Как это ты его?
— Поймал-то?.. А видишь, на нем лица нет и ноги еле-еле таскает. На правую-то хромает даже… В болоте, на острове накрыл гада. Его лихоманка замучила, в балагане пластом валялся. Ну, я и связал ему руки ремешком, а после повел его, как бычка на веревочке… Хорошо, что подвернулся Костя. В аккурат подоспел!
Уже в обласке Былин сказал Романову:
— Проводишь до Фоминой. На берег взойдем у Пронькиного створа. Ты к Рожкову слетаешь, пусть в телеге за деревню катит — там и сойдемся. Не забудь, харчей чтоб наладил. До району-то трястись и трястись… Ну, поглядывай. Я за весло возьмусь, а ты ружье наизготовку, понял?!
…Пронзенные солнцем, стояли рядком разлапистые сосенки на берегу. Занесенная ветром, шуршала под ногами желтая листва берез. Где-то близко, в кустах, возились и весело верещали воробьи. Игренька мирно пощипывал рыжую щетину травы.
Солнце пригревало, ласково распускало лень в парне. Так и хотелось прилечь на яркий чистый шубник из палых листьев да закрыть тяжелые нынче веки. Ночь Костя почти не спал. Какой там сон, когда с Катенькой весь вечер туда-сюда провожались, а после того на озеро покатил…
Кимяев прилег-таки на самую кромочку яра. Он только цигарку докурит и обратно на Долгое за рыбой.
Мусолил парень цигарку, глядел, как бестолково кружила божья коровка по рыжему листу, жарко думал о Кате, а глаза-то на Чулым тянулись — Кожаков не выходил из головы.
Обласки подтягивались к другому берегу. Первым плыл Былин. Романов, в охранении, еле мочил весло. «Матой, новой матой любуется… — догадался Костя. — Скоро кончим, Тихон Иванович! Считанные денечки остались…»
Букашка с листа поползла на руку, парень осторожно снял ее с пальца, а когда поднял на реку глаза, то и сам себе не поверил — теперь на той стороне маячили три обласка!
«Это кто еще нарисовался? — обеспокоился Кимяев. — Вот-те и провернули дельце шито-крыто…»
ebooksa