Чародей

– В Венеции стоит неплохой памятник Гольдони.

– Он драматург, а я говорю об актерах.

– В Лондоне есть памятник Ирвингу, – сказал я, вспомнив журналы, изученные мною во время поездки в Торонто с родителями.

– Воздвигнутый коллегами-актерами. Не стоит ждать, пока это сделает государство или публика. Не дождешься.

– Может, тебе развернуть агитацию за то, чтобы актерам ставили больше памятников? – предложил Джок, потягивая виски.

– Именно это я и намерен сделать. И думаю, что мне поможет кое-кто из набожных торонтовских методистов, – сказал Дуайер.

– Это еще что за шутка?

– Вовсе не шутка, дорогой Джок. Давайте немножко пройдемся. Я хочу вам кое-что показать.

Мы двинулись за ним, вошли в парк Королевы, и Дуайер, размахивая тростью, как гид, устремился вперед, к куче памятников, стоящих перед зданием Законодательной ассамблеи Онтарио.

– Достойные деятели девятнадцатого века, – сказал он. – Премьер-министры этой провинции, облаченные в респектабельные сюртуки и, в некоторых случаях, очки. Ты когда-нибудь встречал более безобразную шайку добропорядочных граждан? Как произведения искусства они омерзительны. Как памятники они ничего не стоят. Ни на одном из них не показано, чем этот человек выделялся среди своих собратьев – если вообще чем-то выделялся. Можно предположить, что эти головы – подобия – создал какой-нибудь ремесленник, вооруженный штангенциркулем и весьма слабым пониманием человеческого духа. Если эти памятники вообще собой что-то представляют, то они – памятники плохим портным девятнадцатого века. Бронзовые брюки, бронзовые ботинки, похожие на детские ботиночки, которые сентиментальные люди покрывают бронзой, чтобы сохранились на века. Сюртуки изваяны весьма любовно, но что они нам говорят? Они говорят: «Я дорогой сюртук, стоящий того, чтобы увековечить меня в людской памяти». Но вызывают ли эти бронзовые чучела какую-нибудь мысль? Возвышают ли они душу? Вдохновляют ли они молодежь? Поставили бы вы такую штуку у себя в саду как украшение? Можете не отвечать… Ага, но вот здесь, – мы были уже на западной стороне парка, – мы видим нечто похожее на скульптуру. Оно действует на чувства. Оно даже изящно. Оно не слишком потрясает как произведение искусства, но рядом с ним эти бронзовые государственные мужи выглядят деревянными куклами. Посмотрите на позу. Мужчина в одежде восемнадцатого века, в парике и с пышным воротником стоит и выразительно указывает на книгу, которую держит в другой руке… Кто это? Давайте прочитаем надпись. Это Роберт Рейкс, он жил с тысяча семьсот тридцать пятого по тысяча восемьсот одиннадцатый год. Чем он знаменит? Он учредил воскресные школы в своем родном Глостере и положил начало движению, которое охватило весь мир: воскресные школы распространяли Писание, а также учили грамоте ребятишек, которые без этого не понимали церковных служб. Великий человек? Несомненно. Почему его памятник стоит здесь, в Торонто, рядом с идолами наших политических богов – единственных богов, подлинно признаваемых в Канаде? Потому что так решил Союз воскресных школ, и он же собрал деньги, чтобы снять копию с памятника Рейкса, стоящего на набережной Виктории в Лондоне, где все бедняки и бездомные могут любоваться изображением того, кто был им другом… И вот он тут стоит. Пример для подражания. Достойный человек. Почитаемый всеми, кому дороги воскресные школы. Но – и тут я подхожу к теме нашего разговора – на кого он похож?

– Да на кого угодно, – ответил Джок. – У скульптурного подобия человека индивидуальность обычно как-то стирается, за исключением случаев, когда скульптор – Эпстайн.

– Но мы говорили об актерах. На какого актера он похож?

Ни у Джока, ни у меня ответа не нашлось.

– На Дэвида Гаррика, конечно же! Забудьте о Рейксе и думайте о Гаррике. Его поза – он указывает на книгу: может быть, это «Гамлет»? Сложение крепкое, но изящное – разве Гаррика не описывают именно так? Будь его имя написано на постаменте, разве вы не поняли бы, что это вылитый Гаррик?

– Возможно, но это все-таки не Гаррик, – сказал Джок.

– Ждите, – ответил Дуайер, и больше мы не вытянули из него ни слова на эту тему.

Где-то через месяц с небольшим Дуайер настоял, чтобы мы с Джоком провели у него еще один вечер, работая над переводом. После полуночи он встал и сказал:

– Час пробил. Идем.

Мы снова перешли улицу Куинс-Парк, но на этот раз Дуайер молчал. Подходя к памятнику Рейксу, мы увидели, что рядом с ним стоит грузовик «форд». Улица была почти пуста.

Когда мы подошли, из грузовика вылез человек.