Чародей

– Такое встречается в Европе, но, осмелюсь сказать, не на нашем континенте, – сказал Джок. – Американцы стерли пыльцу невинности с английского языка. Я знавал женщину, которая заставляла мужчин кончать за десять минут, просто разговаривая с ними. Она жила в Винчестере, всего за несколько улиц от того места, где когда-то обитала Джейн Остин. Подлинно волшебница. Вот это истинная фелляция, настоящий блуд языком. У Джейн Остин чувство языка было получше, чем у многих прославленных поэтов. Сложись ее жизнь по-другому, она могла бы стать настоящей чародейкой непристойных речей. Высшего порядка. Но все же не будем жаловаться на то, что у нас есть. Торонто отнюдь не отстает на греховном фронте.

– Но почему вы обсуждаете только секс? – спросил я. – Ведь он, несомненно, лишь часть, может быть – малая часть того, что можно назвать грехом.

– О, разумеется. Но эта часть больше всего интересует людей. Финансовые грехи ужасно скучны, и, чтобы оценить их по достоинству, нужно владеть математикой. Да, финансовые грехи могут быть жестокостью к кому-нибудь, могут разорить человека, но драмы в этом нет, за исключением случаев, когда жертва кончает самоубийством.

– Ну, ты как-то принизил мои конфетные опросы, – сказал Джок. – Ты обосновал заявку этого города на добротный рутинный грех блуда. Дух Аримана, несомненно, ощущается здесь – нагрев средней силы, я бы сказал. А твой банк, случайно, не держит ипотеку на чей-нибудь огуречный дом?

– Я не знаю, о чем ты говоришь.

– Ага. Я рассказывал, что провел некоторое время на французском флоте, а также на русском флоте, прежде чем меня отозвали в Англию в четырнадцатом году. Русские сослуживцы-офицеры были со мной очень любезны. Представили меня своим невестам и своим любовницам – те и другие были очаровательны. Во Франции я получил некоторый опыт в приобретении наемных удовольствий и именно там открыл, что поднесенные в подарок bon-bons часто творят чудеса с веселыми девицами в хороших заведениях. Если я добавлял кулек bon-bons к оплате по установленному тарифу, девица особенно старалась. Именно поэтому сейчас я использовал карамелечный подход. Торонтовские карамельки, несомненно, эквивалентны парижским бонбошкам, не так ли? Но в Санкт-Петербурге я нашел нечто такое, что мне и в страшных снах не снилось. Ариман обитал там и властвовал… Как-то ночью после ужина в офицерской столовой, когда мы все были при полном параде – в двууголках, с саблями, обшитые таким количеством золотых галунов, что фабрике Станиславского не выработать и за месяц, – несколько русских аристократов (или, во всяком случае, людей из очень хороших семей) предложили мне поучаствовать в новой игре. Игре, которая имеет отношение к артиллерии. Я, конечно, согласился. Мы отправились в некий дом на тихой улице, и вскоре я и мои спутники очутились в комнате с типичной безвкусной отделкой из парчи и золота в компании двух девиц, на которых были только чулки и туфли. Девицы предложили нам шампанского. Мы в тот день уже выпили много шампанского, поэтому нам принесли коньяку, и мы стали пить его в большом количестве. Потом началась артиллерийская игра. Одна из девиц растянулась на длинном столе, а другая принесла огурец и ловко обстругала его так, что одна половина превратилась в заостренный конец, а другая сохранила свой натуральный зеленый вид. Затем та, что обстругивала огурец, вставила его во влагалище той, которая лежала, раздвинув ноги и приподняв колени. Приготовления к игре закончились. Оказалось, что это состязание: каждый из нас по очереди бил лежащую саблей плашмя по животу, отчего она, естественно, поджималась и выталкивала огурец; он летел через всю комнату, и вторая девица отмечала мелом на ковре дальность и инициалы стрелявшего. Каждому дали один подход, и тот, у кого огурец улетел дальше всех, был объявлен победителем. Приз состоял в том, что победитель ничего не платил, а всем остальным пришлось раскошелиться в уплату за коньяк и конкурс. Вышло недешево, но, посмотрев на покрасневший живот девицы, которая, так сказать, работала пушкой, я понял, что она честно заслужила свои деньги… Конечно, я рассказываю недостаточно красиво, но, как я уже сказал, в той комнате обитал дух Аримана. Сигарный дым, запах пролитого спиртного, торжествующие крики каждого стрелка по очереди – я в жизни не слышал ничего ужаснее, даже потом, на войне. Этот смех и болтовня доносились словно прямо из ада. Именно в ту ночь я стал манихейцем. Когда мы уже уходили, заводила нашей компании схватил в объятия девицу, работавшую пушкой, и смачно поцеловал в губы. Я шел прямо за ним и видел ее глаза. В них не было ни отвращения, ни униженности, ни сознания омерзительности нашей забавы. Лишь покорство злой судьбе, да и оно длилось только миг, сменившись фальшивой веселостью купленной шлюхи… Скажу честно, это открыло мне глаза. Та сцена до сих пор встает у меня в памяти, когда при мне болтают чушь о сексуальных удовольствиях. Для кого оно – удовольствие? Кто может сказать наверняка?

– Скажи мне, Джок, – проговорил Дарси, и меня поразил жар его взгляда – таким я никогда не видел его раньше, – вы поранили ей живот? Ведь сабли наверняка были острые.

– Да, но, конечно, мы били плашмя. У одного-двух человек из нашей компании рука была не слишком тверда, и, кажется, девушку поцарапали в паре мест. Когда мы уходили, она чем-то промокала ранки.

– А сам ты как себя показал?

– Я был третьим из семи. Играть надо так, чтобы выигрывать, в чем бы ни состояла игра.

Дарси поглощал виски в большом количестве.

– Я тебе кое-что расскажу. Это случилось несколько лет назад в Константинополе, еще до того, как он стал Стамбулом.

И он рассказал историю о некоем паше или каком-то другом правителе, который хотел развлечь его и продемонстрировал чрезвычайно мерзкое зрелище с участием рабыни – считается, что в наши дни нет рабства, но оно есть, – осла и спелой смоквы. Возможно, я бы даже поверил, но именно такую историю я читал у Рабле. Дарси вечно старался оказаться греховнее всех и потому иногда врал безрассудно. Мне показалось, что Джок уже слышал этот рассказ при других обстоятельствах; он нелюбезно уснул, пока Дарси расписывал в деталях непристойности и жестокости.

13

– Вы знаете моего крестного отца, доктора Джонатана Халлу.

– Гил, мы знакомы много лет. Он приглядывает за моими капризными легкими. Ты видишь, как почтительно я к нему обращаюсь и при каждом удобном случае именую доктором.

– А ты, дядя Джон, я полагаю, видел статьи Хью в «Голосе»?

– Разумеется. Я их постоянный читатель. И, да будет мне позволено сказать, поклонник.

– Ты гляди, какое общество взаимного обожания, – заметила Эсме. – Дядя Джон, а мои статьи вы не читаете?

– Кажется, Эсме, я читаю больше о тебе, чем тебя. Ты прогремела как участница феминистического движения. И еще ты не бывала у меня уже… месяца два, наверно.