Канцтовары Цубаки

Сэйко-сан

Иногда эта жизнь бывает слишком тяжелой, не так ли? В последнее время я чувствую это все чаще. Возможно, будь матерью я сама, все было бы по-другому. Но между Хатоко и мной слишком огромная разница в возрасте, да и мне рядом с ней оставаться уже недолго. Пожалуй, я слишком наивно рассчитывала на то, что Хатоко поймет меня, ответит мне взаимностью. Я делала все, что могла, лишь бы дать ей достойное образование, но боюсь, она поняла это совсем не так. А недавно, заливаясь слезами, потребовала, чтобы я перестала «высасывать из нее жизнь»… Моя вера в то, что я существую ради нее, оказалась моей же одинокой иллюзией…

Как с ней общаться дальше — понятия не имею. До сих пор я была уверена, что строгость — свидетельство любви. Но если своей строгостью я лишь мучила ее все эти годы, ничего, кроме горького раскаяния, в моем сердце не остается.

Неужели однажды наступит день, когда мы расстанемся с ней навеки? Мне сегодняшней даже представить такое не под силу. Вот и наши «планы» приехать к Вам в Италию — конечно, всего лишь мои мечты. Этакий «сон во сне». Теперь, когда терзавшие Вас невзгоды наконец улеглись, не хватало только нас двоих на Вашу бедную голову!

Простите за сумбурное послание. Кроме Вас, мне совершенно не с кем поделиться. А сегодня было особенно тяжело. И лишь написав все это, я успокоилась хоть немного.

Спасибо, дорогая, за Вашу поддержку и помощь.

Низкий Вам поклон.

Обещаю, что мое следующее письмо будет куда веселее и безоблачнее.

Никаких сомнений: это письмо было написано сразу после моего первого «бунта».

Похоже, выводя эти строки, она плакала: буквы местами словно расплылись от слез. Да и в целом все знаки плясали так, что ее почерка было почти не узнать. Ни один иероглиф не был прописан как следует хотя бы полууставом. Сплошная нервная скоропись покрывала обе страницы плотно, без отступов и без какого-либо воздуха между строк.

Расплатившись за ужин, я вышла на улицу. Солнце совсем зашло. Возвращаться нам с велосипедом пришлось пешим ходом — в гору.

Неужели я все еще ненавижу ее? И поэтому не сумела заплакать даже на похоронах?

Как ни странно, я до сих пор не чувствую, что Наставницы больше нет со мной рядом. Так и кажется: сверну за ближайший угол — и она снова будет рядом со мной.

Вернувшись домой, я дочитала все письма, которые не успела прочесть за стойкой. Благодаря нумерации Сэйко-сан сориентироваться в этом ворохе стало гораздо легче.

Все последние письма Наставницы посвящались исключительно нашему с ней конфликту. В то же время именно по этим посланиям было заметно, что возраст не щадит ее. Она писала их так, будто уже не стремилась ни к какой красоте письма: буквы прыгали, расползались, а то и ошибки проскальзывали. И хотя гордая спина Наставницы по-прежнему не сгибалась, ее почерк неизбежно старился вместе с ней.

А потом я заметила то, что привело меня в полное замешательство.

Никаких ответов ей никто не писал.

У этих писем не было конечного адресата.

Письмо № 113. Почерк убористый, без прикрас.

Дорогая Сэйко-сан