Но ему хватило ума не хвастаться. Он ответил:
– Я могу честью поклясться, что вы – первая женщина, которой я коснулся за последние восемьсот лет.
– Великая Колумбия! Чудно, как это ты на месте не лопнул и всех вокруг не забрызгал!
Она весело расхохоталась, но Черчилль вспыхнул. Хорошо еще, что их укутывала темнота.
– У меня родилась мысль, – сказала она. – А почему бы нам сегодня ночью не походить под парусом? Луна полная, и Потомак будет поистине прекрасен! Заодно и от жары спасемся – над водой всегда бриз.
– Хорошо, но только далеко идти.
– Да хранит нас Виргиния! Ты что, думаешь, мы пойдем пешком? Вон там наш экипаж дожидается.
Она сунула руку в карман юбки-колокола и достала маленький свисток. В ответ на пронзительную трель тут же раздался стук копыт и хруст колес по гравию. Черчилль помог ей подняться в коляску. За ними вспрыгнула львица и улеглась в ногах. Кучер крикнул «Гей-йа!», и коляска понеслась по залитой лунным светом улице. Черчилль подумал: для чего было брать с собой львицу, если на запятках стоят двое вооруженных слуг? Наверное, для лучшей охраны. В драке она стоила бы десятерых.
Они втроем вышли из экипажа. Робин приказала слугам подождать, пока они вернутся с прогулки. Спускаясь по широким ступеням к судну, Черчилль спросил:
– А они не заскучают, ожидая нас?
– Не думаю. У них с собой бутылка молнии и кости.
На борт яхты Алиса вспрыгнула первой и устроилась в маленькой каюте, по всей видимости, надеясь, что там вода ее не достанет. Черчилль отвязал судно, оттолкнул от причала и вспрыгнул на борт. Там они с Робин занялись парусами и тому подобной работой.
Прогулка была восхитительна. Света полной луны было более чем достаточно, а бриз приятно охлаждал, яхта быстро скользила по воде. Город смотрел черным чудовищем с тысячей мигающих огненных глаз – факелов в руках прохожих. Держа в руках румпель, Черчилль рассказывал сидящей рядом с ним Робин, как выглядел в его времена Вашингтон.
– Множество стоящих вплотную башен, соединяющих их мостов и подземка с кучей туннелей. Башни уходили на милю в небо и еще на милю в землю. Ночи не было – так ярко горели огни.
– И все это умерло, обратилось в прах, – сказала Робин.
Она поежилась, как будто подумав о блеске и величии камня и стали и миллионах людей, более не живущих, и похолодев от этой мысли. Черчилль обнял ее за плечи, она не противилась, и он поцеловал ее.
Он подумал, что самое время было бы спустить парус и встать на якорь. Интересно, не будет ли возражать львица, но он решил, что Робин лучше знает, как та будет действовать в подобных обстоятельствах. Может быть, они с Робин спустятся в каюту, хотя он предпочел бы остаться на палубе. Может быть, львица не будет жаловаться, если ее запрут в каюте.
Но этому не суждено было случиться. Когда он ей прямо сказал, зачем хочет спустить парус, то получил ответ, что это невозможно. По крайней мере, сейчас.
Робин говорила спокойно и улыбалась. Она даже сказала, что ей жаль.
– Ты даже не представляешь себе, что делаешь со мной, Ред, – говорила она. – Я думаю, что влюбилась в тебя. Только я пока не понимаю, влюбилась ли я в тебя или в брата героя-Солнца. Ты для меня больше чем мужчина, ты во многом – полубог! Ты родился восемьсот лет назад и побывал так далеко, что у меня голова идет кругом, как попытаюсь себе представить. Мне чудится вокруг тебя сияние, светящее даже днем. Но я порядочная девушка. Я не могу позволить себе – хотя видит Колумбия, как я хочу, – сейчас заняться этим с тобой. Пока я не буду знать точно. Но я понимаю твои чувства. Почему бы тебе не сходить завтра в Храм Готии?