Сорок одна хлопушка

22
18
20
22
24
26
28
30

– Вот, Ло Тун, взгляни, тот самый мой третий дядюшка бросил всё своё несметное имущество, а также множество любимых женщин, в монастыре Юньмэньсы постригся в монахи и удалился от мира…

Отец молча перелистывал газету.

– Этот мой третий дядюшка – человек выдающийся, чудак, – голосом, исполненным переживаний, продолжал Лао Лань. – Раньше я думал, что хорошо знаю его, но лишь теперь понял, что я – человек заурядный, неспособный понять его. По сути дела, старина Ло, человеческая жизнь так коротка, что любые женщины, богатство, слава, положение – всё это несущественно, с рождением не получишь, со смертью с собой не захватишь. Мой третий дядюшка, считай, это полностью постиг…

– Ты тоже скоро постигнешь, – язвительно вставила мать.

– Мой папа провёл на помосте семь дней и тоже постиг. – Это был пронзительный голосок сестрёнки.

Лао Лань и мать с удивлением посмотрели на неё. Через какое-то время мать велела мне:

– Сяотун, бери сестру и отправляйтесь куда-нибудь подальше, поиграйте, взрослые разговаривают, а вы ничего не понимаете.

– Я понимаю, – сказала сестрёнка.

– Вон пошли! – яростно хлопнул по столу отец.

Голова всклокоченная, лицо грязное, от тела несёт какой-то кислятиной. Ничего странного, что мужчина не в своей тарелке – всё же провёл семь дней в думах на помосте. Я взял сестрёнку за руку, и мы выскочили за дверь.

Мудрейший, вы ещё слушаете, что я говорю?

Погребальный зал жены Лао Ланя устроили в главном зале дома его семьи. На квадратном столике чёрного цвета установлена с виду очень тяжёлая пурпурная урна с прахом. Позади урны на стене – чёрно-белая фотография покойной в рамке из-под зеркала. Голова на фотографии больше настоящей головы жены Лао Ланя. Я смотрел на это лицо, на котором застыла горькая усмешка, и вспоминал, как по-доброму она относилась к нам с сестрёнкой, когда мы столовались у неё в доме, и в то же время недоумевал: как сделали такую большую фотографию? Репортёр, ставший моим собственным корреспондентом, вытягивал длинную шею и снимал в помещении и на улице. Он то изгибался всем телом, то вставал на колени, старался изо всех сил, даже белая рубашка с круглым воротником и напечатанным на груди названием газеты промокла от пота и прилипла к спине. После работы с нами он явно поправился, на плотно натянутой коже лица добавившиеся желваки вспухали изнутри, и щёки стали похожи на два надувшихся кожаных шарика. Воспользовавшись промежутком, когда он менял плёнку, я подошёл к нему и негромко спросил:

– Слышь ты, лошадь дохлая, почему эта фотография такая большая?

Он перестал что-то делать руками и с презрением профессионала по отношению к любителю ответил:

– Так увеличил. Если хочешь, могу сделать твою фотографию размером больше верблюда.

– Но у меня нет фотографии.

Он взял фотоаппарат, направил на меня, щёлкнул и сказал:

– Теперь есть. Через пару дней пришлю вам увеличенную фотографию, директор Ло.

Сзади подбежала сестрёнка с криком:

– Я тоже хочу!