«Собралась отличная приятельская компания, — сказала она. — А в этих комнатах станет ужасно жарко, если заткнуть каждую щель. Вторая дверь направо. Вот и пришли».
Вот мы и пришли. Медицинская сестра Долан ради «атмосферы» и из профессиональной эмпатии наспех обставила свою спальню на больничный манер: белоснежная койка с системой рычагов, от которой бы даже Большой Петр (из «Красного цилиндра») сделался импотентом; отмытые до блеска комоды и стеклянные шкапчики; столь любимая юмористами таблица для проверки зрения в изголовье и Список Правил, прикрепленный кнопками к двери уборной.
«Ну-ка, снимай пиджак! — весело воскликнула Долли. — А я пока расшнурую эти миленькие туфли» (живо приседает к моим отступающим ногам и так же живо поднимается).
«Ты с ума сошла, дорогая, — сказал я, — если думаешь, что я могу помышлять о близости в этом жутком месте».
«Чего ж ты тогда хочешь? — спросила она, гневно отбрасывая прядь волос со своего вспыхнувшего лица и раскручиваясь во всю свою естественную вышину. — Где ты найдешь еще такую первоклассную, гигиеничную, совершенно —»
Ее прервал посетитель: коричневая, с седыми скулами старая такса, горизонтально несущая в пасти резиновую кость. Она пришла со стороны гостиной, положила неприличную красную штуковину на линолеум и стала на месте, переводя взгляд с меня на Долли, снова на меня с выражением тоскливого ожидания на своей поднятой кверху морде. Хорошенькая голорукая девушка в черном проскользнула к нам, подхватила собаку, ударом ноги отшвырнула ее игрушку назад в гостиную и сказала:
«Алло, Долли! Если ты со своим дружком захочешь потом чего-нибудь выпить, пожалуйста, присоединяйся к нам. Бриджет звонила: она придет домой пораньше. Сегодня у Джи Би именины».
«Лады, Кармен, — ответила Долли и, повернувшись ко мне, продолжила по-русски: — По-моему, тебе нужно выпить прямо сейчас. Ох, ну идем же! И ради бога, оставь этот пиджак и жилет здесь. Ты же пропитан потом».
Она выпихнула меня из комнаты. Я принялся роптать и вздыхать. Машинально пригладив безупречно заправленную койку, она пошла следом за человеком из снега, человеком из воска, за кривобоким умирающим человеком.
Большая часть гостей из соседней комнаты теперь переместилась в гостиную. Узнав Терри Тодда, я съежился и попытался скрыть лицо. Он поднял стакан в знак деликатного поздравления. Что пришлось сделать этой шлюхе, чтобы превратить в соучастника соперника своего хахаля, я никогда не узнаю; но ясно другое: мне не следовало вводить ее в мой «Красный цилиндр»; вот так у нас и вырастают живые чудовища из маленьких балерин в книжках. Еще одного человека, бывшего среди них, мне как-то уже случалось видеть — в автомобиле, который то и дело обгонял нас где-то за городом, — молодой актер с приятными ирландскими чертами, приставший ко мне с чем-то, что он называл «гонолульской шипучкой», но, поскольку на авроровой стадии припадка алкоголь на меня не действует, я распробовал только ананасовую составляющую микстуры. Окруженный подхалимами, детина размером с быка, в рубашке с короткими рукавами и вышитыми инициалами «Джи Би», позировал, обхватив волосатой лапой Долли, для сомнительного снимка, который делала его жена. Кармен взяла у меня мой липкий стакан и поставила его на свой чистенький подносик с коробочкой для таблеток и градусником в уголке. Не найдя, куда бы присесть, я прислонился к стене, и от прикосновения моего затылка дешевая абстрактная картина в пластмассовой рамке закачалась у меня над головой; ее остановил Тодд, который бочком подошел ко мне и конфиденциальным тоном сказал:
«Все улажено, проф, теперь все довольны. Я держал миссис Лэнгли в курсе, еще бы, она и ваша супружница напишут вам. Они-то уж, наверное, съехали, а ваша дочурка думает, что вы на небесах… Эй, эй, в чем дело!»
Я не боксер. Я только ушиб руку о торшер и потерял в потасовке обе туфли. Терри Тодд исчез — причем навсегда. В одной комнате названивали, а в другой, напротив, трезвонил телефон. Долли, вновь изменившаяся до неузнаваемости магией своего пылающего гнева и утратившая всякое сходство с той девочкой, что бросила мне французское слово из трех букв, когда я сказал, что разумнее будет прекратить пользоваться тем, что ее дедушка лежит в больнице, буквально разодрала мой нашейный платок на две части, крича, что она легко может упрятать меня в тюрьму за изнасилование, но предпочитает полюбоваться, как я приползу назад к своей дражайшей и гарему из нянек (ее теперешний лексикон, впрочем, оставался вполне ходульным, даже когда она визжала).
Я чувствовал себя загнанным в угол, как серебряная горошина, залученная в центр игрушечного лабиринта. Грозная толпа, сдерживаемая Джи Би, главным врачом, оттеснила меня от выхода; пришлось ретироваться в отдельную палату Бриджет, где я узрел с чувством облегчения (все та же «аврорность», увы), что по ту сторону ранее незамеченной, полуотворенной стеклянной двери растянулся на баснословное расстояние внутренний двор или только одна благоустроенная часть внутреннего двора с легко одетыми пациентами, циркулирующими по геометрии газонов и садовых дорожек или мирно сидящими на скамейках. Шатаясь, я вышел наружу, и, когда мои ступни в белых носках коснулись холодного дерна, я заметил, что паскудная бродяжка распустила у щиколоток завязки длинных полотняных подштанников, что были на мне. Как-то, где-то я сбросил и растерял всю остальную свою одежду. Стоя там, с головой, переполненной чернотой почти неведомой мне доселе боли, я ощутил порыв какого-до движения по ту сторону двора. Там, там, вдалеке, сестра Долан или Нолан (на таком расстоянии эти тонкие различия уже не имели значения) вышла из дальнего крыла госпиталя и бросилась ко мне на помощь. Двое мужчин следовали за нею с носилками. Участливый пациент подобрал оброненное ими одеяло.
«Знаете что, знаете что… вам не следовало этого делать, — крикнула она, задыхаясь. — Не двигайтесь, они помогут вам встать (я повалился на дерн). Если бы вы сбежали после операции, вы бы могли умереть прямо на этом месте. Подумайте, в такой славный денек!»
И меня понесли два дюжих носильщика, от которых всю дорогу смердело (от переднего непрерывно, а от заднего — ритмичными порывами), — но не в постель Бриджит, а в настоящую больничную койку в трехместной палате, где меня положили между двух стариков, умиравших от воспаления мозга[148].
4