Темные празднества

Я слишком боюсь оказаться на виселице, чтобы предать огласке правду лорда Тевершема.

– Меня привлекло мерцание свечей в коридоре. – Бросив нервный взгляд на дверной проем, я захлопываю дневник. Уилл прислоняется к двери, и мое сердце начинает биться чаще, когда я представляю себе, как долго он мог здесь стоять. – Йорк пришел в себя благодаря смерти леди Кэтрин. – Он принюхивается к запаху сухой земли и разложения. – Готов поспорить, что следующий суд присяжных будет завален жалобами на сверхъестественное. – Он достает из кармана дублета письмо. – Возможно, и ты окажешься среди обвиняемых.

«Опасность, – предупреждал меня Стивенс много лет назад, – кроется в испытующих взглядах. Если вы позволите их в свой адрес, то они собьют вас с ног. И от этого падения вам никогда уже не оправиться». Я начинаю дышать чаще, вцепившись в края табурета, чтобы прийти в себя.

– Твоя мачеха очень настойчиво мне пишет. – Заслонив собой свет, Уилл протягивает мне письмо. – Первые ее послания я оставил без ответа, потому что решил, что они представляют собой путаные мысли женщины, пережившей горе. Но в последнем из них она обвиняет тебя в том, что ты обратился за помощью к ведьмаку, слуге по имени Стивенс, чтобы убить брата.

Меня передергивает от того, как легко слетает с его губ имя Стивенса.

«Она не была монахиней из Кента», – много лет назад сказал Стивенс об Элизабет Бартон, ведьме-монахине, прославившейся своими пророчествами, но повешенной в Тайберне после конфликта с Генрихом Восьмым. Прорицание – редкий дар для ведьмы, и те, кто им наделен, часто слишком подавлены своим опытом, чтобы по-настоящему его развить. Мать Стивенса была исключением. «Она умела видеть варианты развития настоящего, – вспоминал Стивенс. – Хоть это и были лишь отрывочные видения, наших соседей они очень успокаивали». Говоря о том, что случилось дальше, он помрачнел: «В тот день, когда за ней пришли охотники на ведьм короля Якова, моя мать услышала топот их сапог, но не осознала, что они ее скоро растопчут. Эти люди, – фыркнул он, – обвинили ее в том, что она – инструмент дьявола. Она не стала им в этом признаваться. Даже когда они вырвали ей ногти и вонзили иголки в то, что осталось на их месте. Она не выжила».

Хоть я и не провидец, теперь начинаю испытывать смутное ощущение того, куда может повернуть мое настоящее, и прикусываю язык в поисках правильных слов, чтобы этого избежать.

– Она права, – признаю я, кивнув в сторону нацарапанных моей мачехой обвинений. Упорные доносы, с каждым письмом становящиеся все более отчаянными. «Подменыш… Фальшивый принц, который занял место моего сына… Его слуга, Стивенс, чью мать повесили за колдовство. Мой пасынок запутался в своих узелках». – Уилл удивленно выпрямляет спину.

– Мой брат написал мне о том, что собирается стать кавалером. Я не стал его отговаривать. Если бы я знал, что это приведет к его смерти, то ответил бы ему совершенно иначе. Но обвинения в колдовстве со стороны моей мачехи – абсолютная ложь. Она всегда меня ненавидела. Я ни в чем на нее не похож, поэтому ее неприязнь, которая распространяется и на всех, кто когда-либо был ко мне добр, невозможно смягчить. – Стивенс оберегал меня всю жизнь, и я бы не хотел, чтобы ему пришлось из-за этого страдать.

Уилл отвечает на мой взгляд с таким напряжением, что мне сложно от него оторваться. Вонь от разлагающегося тела лорда Тевершема и запах моего пота делают воздух тяжелым. От меня несет смертью. И если я скроюсь от его пристального взгляда, это вполне может стать реальностью.

– Может, сыграем в узелки? – предлагает Уилл.

Я начинаю. Эта детская игра заключается в том, чтобы шептать ругательства через завязанную в петлю нитку. Мы с Фрэнсисом играли в нее на следующий день после того, как умерла наша сестра. «Ты врешь», – обвинил он меня, когда я сказал ему, что она начала петь, и достал из кармана своих бриджей нить цвета ржавчины. Петля дрожала, пока мы нашептывали в нее имя сестры. Потом мы завязали ее в узелок. У меня стало крутить живот так, словно его содержимое полностью состояло из воды. Сестра не воскресла, и Стивенс прервал нас прежде, чем мы предприняли вторую попытку. Фрэнсис вскоре позабыл об этом случае. Стивенс позаботился о том, чтобы я всегда о нем помнил.

Силуэт Уилла выглядит размытым из-за сияния свечей, освещающих подвал. Я борюсь с желанием убежать, хотя и чувствую, что каждое из его обвинений загоняет меня во тьму. Песня Фрэнсиса звучит сейчас, словно тихая колыбельная.

Он встретил свою смерть с достоинством, и я погружаюсь в это ощущение, чтобы успокоиться. Это – не последняя комната, которую я вижу. Твое лицо тоже будет не последним из тех, что мне встретятся, – обещаю я себе, пока Уилл достает кинжал из-под плаща и отрезает от него полоску ткани.

Игра, которая может стоить мне жизни, если я откажусь. Его подозрения – петля на моей шее, и ему хочется знать, насколько плотно она затянута. У него нет никаких доказательств, говорю я себе, протягивая руку к нити, которую он мне подает. За все годы, пока смерть была на моей стороне, она так и не стала для меня желанным спутником. Однако мои пальцы не дрожат, пока я завязываю нить в узелок. Каждая петля – это побег, но я стараюсь ступать аккуратно, чтобы он не почувствовал, что я от него убегаю.

Останови меня! – молю я, замечая, что мои действия начинают пробуждать песню лорда Тевершема.

– Хватит. – По этой команде незавязанная нить падает на пол. Он хватает письмо Софи и заносит его над пламенем свечи. – Я отвечу ей. В письме я предупрежу ее об опасности, которую несут необоснованные обвинения.

Я сажусь.

– После смерти Фрэнсиса она потеряла всякий страх, – говорю я, набравшись смелости.

– В таком случае я напишу ее семье. Они передо мной в долгу, – объясняет он, – и я прикажу им, чтобы они взяли ее в узду. – Он садится и, заметив мой взгляд, продолжает: – С помощью гораздо более щадящих средств, чем те, к которым предпочел бы прибегнуть твой отец.