Долгая навигация

22
18
20
22
24
26
28
30

— …Ровнее ты можешь вести? сварщик! тебе кашу манную, а не металл варить! — закричал, задыхаясь от ярости и сложной обиды, Шурка и, закричав, словно очнулся — обнаружив себя на палубе, на рострах на левом борту, возле шлюпок, в черном прожженном комбинезоне: старшина первой статьи Дунай, бледный и злой. А перед ним, сдернув с лица забрызганный металлом щиток, красный и взбешенный от несправедливой укоризны, пыхтел Кроха Дымов. Шел девятый час неяркого августовского утра. Варили стрелу для нового опускного устройства. Всю систему к данному кораблю приходилось привязывать самим, чертежей — никаких, и варили по Шуркиному разумению, начав еще до рассвета, ругаясь насмерть и молча мирясь. Помогал молодой Шуркин акустик Валька Новиков, а варить вместо не пришедшего с плавмастерской сварщика взялся Кроха: взялся на свою голову, влез необдуманно под строптивое Шуркино начало.

— …Куда ровнее-то? — закричал, обретя наконец дыхание, Кроха. — Сам же!.. — и стал тыкать кулаком в грязной брезентовой рукавице в набросанный мелом на палубе эскиз.

Откинулась со звоном крышка шахты в машинное отделение, и появилась курчавая и крупная, нос в мазуте, голова Ивана Доронина. Иван вытер тяжелым кулаком нос, отчего нос заблестел еще красочней, и сказал — радушно и убеждающе:

— Юрий Григорьевич! Александр Иванович!.. Неприлично.

Валька Новиков стоял, опустив руки и всем своим видом выказывая флотскую воспитанность, которая рекомендует в раздоры старших не встревать.

— Чего тебе? — очень устало сказал Шурка.

— Отдышаться, — беспечно сказал Иван. — Мазут.

Кроха, Иван да Шурка — в незапамятном давно, молодыми, гололобыми свалились они на свой «полста третий», озираясь опасливо: что за корабль? Наплыла дымка трех навигаций — и стаяла, выплеснув на палубу трех ворчливых и жестких в деле старшин. Пуще раздались и словно осели тяжеловатые Иван с Крохой, по-волчьи покрепчал Шурка. Будто век разгуливали по железным палубам в сизых робах, парусивших на ветру…

— Внимание, — сказал Валька.

Команда «внимание» обязывает стать смирно, чего Иван, вися на трапе шахты, сделать не мог, но из любви к порядку он придал лицу торжественность.

Из-под крыла мостика на ростры вышел старпом. Оценил с сомнением ржавое, в синих схватках окалины плетение стрелы, присел на корточки перед эскизом.

— Так… — сказал он, раздумывая, как шахматист. — А Доронин не знает, что задерживаться на трапах и в люках — запрещено?

— Виноват, — с достоинством признал Иван и захлопнул над собой крышку. Было слышно, как он со свистом пронесся вниз по вертикальному трапу шахты сквозь три корабельных этажа и с грохотом обрушился где-то внизу на ребристые листы настила.

— …Это что? — сказал старпом.

Вопрос относился к некоей придуманной Шуркой растяжке, и Шурка пожал плечами: по его мнению, старший лейтенант Луговской мог сообразить и сам.

— Так, — сказал Луговской. — Будем считать. Мел! — Начали считать: мелом на палубе, и векторное сложение сил у Шурки выходило так, а у Луговского этак. — Со второго курса забрали? Что было по теормеху?

— Четыре, — неохотно сказал Шурка.

— Плохо. Нужно — пять.

— Двоечник, — сказал за их спинами Иван. Шурка одарил Ивана таким недобрым взглядом, что Иван смутился и почесал за ухом. Ухо тоже заблестело мазутом.

— Итак, — сказал старпом, отряхивая руки от мела. — Отчего ругань? Что не ладится у Дуная? Дымов!