Долгая навигация

Завизжав на повороте, вылетел на стенку, замер грузовик, побежали люди, таща непонятное, раздались резкие высокие свистки: отдать швартовы. И вахтенные на всех кораблях застыли: такого они еще не видели. Катер прямо от стенки рванул на полном. Волна ударила в камень стенки, сильней закачались вразброд корабли, сильней заскрипели швартовы и трапы.

— …Черт бы его!..

— На полном, — с восхищением и нехорошей тревогой сказал Валька.

— Не-по-нятно… — рассудил Шурка, и Валька развеселился: даже в интонациях старшины «полста третьего» бессознательно подражали боцману.

…А потом ты плюнул, еще верней рассудив, что все непонятное становится со временем понятным, запахнул канадку и пошел обратно в дежурную рубку, никаких записей в журнале делать не стал, потому что чужие тревоги тебя не касаются, принял у Коли автомат и патроны, заставил его убрать чайник, тарелки и хлеб, распек рассыльного за лужи в умывальнике, поднял дежурного по низам и честно лег спать — до пяти утра. В пять поднялся, обошел корабль, дал разгон всей нижней вахте, чтобы день начинался бодрей, чтобы веселей крутились дневальные по кубрикам и дозорные по отсекам, дежурные по боевым частям, вахтенные электрики и мотористы, рабочий по камбузу и сигнальщик, велел подымать людей на заводку швартовов и дежурное отделение на чистку картошки, велел обтянуть якорную цепь, не забыв записать про швартовы и цепь в журнал, умылся до пояса и выбрился холодной водой, переменил тельняшку, воротник и чехол на бескозырке и в половине шестого, за полчаса до подъема, выдраив бляху и ботинки, отправился с рапортом к дежурному по дивизиону: служба шла.

Как ни странно мне сообщать все это годы спустя младшему лейтенанту запаса Шуре Дунаю, но я вынужден сообщить, что годами служба шла и вращалась именно в этих, великолепно забываемых мелочах, хотя мелочей, как известно, в морской службе не бывает, и если ты забудешь поднять людей на чистку картошки, то, помимо личных неприятностей, обречешь экипаж еще на сутки поедания макарон, а если не заведешь на стенку дополнительно две-три нитки швартовного троса, то единственная нитка под нажимом ветра на корабль может лопнуть и в лучшем случае покалечит леерные стойки, а в худшем — вахтенного матроса.

Так прошла та ночь.

…Утром, к началу большой приборки тучи рассеялись и в холодном солнце над бухтой заблестел вертолет.

— Начальство? — вроде бы равнодушно спросил Кроха, вертя в руках тяжелую стальную отвертку.

Шурка сумрачно посмотрел на него и отвернулся.

— Вряд ли.

— Медицина, — спокойно, и даже слишком спокойно, сказал стоявший рядом радист Зеленов.

Валере Зеленову можно было верить: радисты всегда больше знают. Вертолет ровно прошел над бухтой и блестел, слабо гудя, уже над морем, уходя в сторону полигона. Валера Зеленов вздохнул и пошел не спеша по шкафуту в нос. Утро было синим, холодным. Синий выстуженный шторм качался и гремел за мысом. Корабли в бухте раскачивались. Солнце холодно и остро ложилось на мокрые поручни, на синюю и черную, раздерганную ветром воду. На шкафуте со швабрами, тряпками толпилась, глядя в небо, молодежь. «К «Алтаю» пошел…» — «В три часа медики туда на катере…» — «Водолазы под водой, не подняться…»

— А ну! — повернулся бешено Шурка. — По местам приборки, живо! Радисты! Музыку.

Музыка.

Согнулись над палубой спины…

Думал ты что тогда про Андрея?

Не думал.

Много позже, в старой квартире, в старом доме в стиле модерн — с округлыми окнами, изразцовой отделкой стен и лилиями кованых балконных решеток, — в старом доме на Аптекарском острове, в двух шагах от вечернего, тронутого осенью Ботанического сада, постаревшая и заметно сдавшая Анна Павловна, угощая Шуру чаем с алычовым и черной смородины вареньем, расскажет ему, что в ту ночь, когда «двадцать четвертый» на полном унесся из бухты, сын приснился ей пятилетним. Заглядывал в лицо, будто хотел что-то сказать, и стал вдруг очень серьезным. Сон был путаным, душным, голосили, кричали машины, а он уходил между мчавшихся автомобилей — в штанишках на лямочке и шоколадных с белым полуботиночках. Полуботиночки, большая в те времена редкость, были привезены из Германии бывшим однополчанином покойного мужа.

Моряка в вагон-ресторане скорого поезда она не помнила. То есть — когда Шура рассказывал ей, она как будто бы что-то припоминала… но нет, наверное вспомнить не могла.