Долгая навигация

22
18
20
22
24
26
28
30

— Как там у вас?

— Обвыкаемся, — сказал Паша. — Ребята в госпитале — получше… Тут Андрюшке письмецо пришло.

— …Так, — настороженно сказал Шурка.

— Адреса обратного нет.

Паша вынул из кармана голландки и положил перед Шуркой на потертый линолеум стола узкий белый конверт.

Конверт был у́же и длиннее обычных, глянцевой плотной бумаги, справа по вертикали его пересекала узкая бордовая полоса, слева была наклеена большая и дорогая, синяя с золотом марка из серии «Шедевры Эрмитажа». Синим фломастером, почерком легким и чуть витиеватым, почти прямым, безусловно отчетливым и красивым в три строки был выписан адрес: «** область, *** район, почтовое отделение Веселая, войсковая часть ****, Воронкову Андрею Андреевичу». Ниже, бордовым фломастером, в тон вертикальной полосе, значилось в качестве обратного адреса: «Татьяна Л.».

Следует признать, что Шурке, абсолютно спокойно глядящему на конверт, еще не приходилось видеть таких конвертов. Еще не приходилось ему встречать и людей, которые бы писали на конвертах слова область, район, почтовое отделение, войсковая часть уверенно и без сокращений.

Вот и все, что он мог бы сказать по поводу положенного перед ним чужого письма.

— Не знаешь? — спросил Паша.

Шурка подумал и, догадавшись, что вопрос относится к Татьяне, покачал головой. Если бы перед ним сидел не Паша, он бы, возможно, сделал еще движение губами, долженствующее означать, что настоящая, большая, крепкая мужская дружба подразумевает отношения, отличные от отношений исповедальни.

— Мы тут с ребятами подумали, — сказал Паша, — и решили тебе отдать.

— Та-ак… Вы решили.

— А ближе тебя у него… — Паша помолчал.

— И что я с ним делать буду? Читать?

— А худого тут нет, — серьезно сказал Паша. — Вы ж земляки. Вернешься, найдешь девчонку. Расскажешь. Ну, я пошел.

— Погоди, Пашка! Нельзя же так…

— А как можно? — печально спросил Паша. — Как можно? Разве ж можно… А! — Паша нахлобучил берет, рванул дверь и дробно ударил вверх по трапу.

Письмо осталось лежать перед Шуркой. Неизвестно, что бы Шурка надумал, но сверху Валька Новиков закричал, что какие-то нехорошие люди отключили на стенке питание на сварочный агрегат, и день, накренясь, понесся… Трое суток письмо помалкивало в ящике стола, и трое суток Шурка старательно огибал всякую мысль о нем. На третий день, устав от этого окончательно, понял, что обманывать себя без толку. Вечером, когда все, волоча с грохотом банки, убрались во второй кубрик смотреть кино, Шурка, помывшись неторопливо в душе, переодевшись в чистое и отглаженное (было в этом что-то от приготовлений к решительному свиданию), спустился в отсек. Запер дверь, привычно усмехнувшись собственного изобретения афоризму, утверждавшему, что свобода — это забраться в железный ящик и закрыть дверь на ключ. Сел к столу, засветил лампу. Поерзал вместе со стулом, устраиваясь поудобнее. Аккуратно разместил письмо, папиросы, спички, пепельницу. Закурил, с удовольствием разглядывая витой синеватый дым… И когда никаких для оттяжки времени достойных дел не осталось — с коротким треском вскрыл конверт.

3

«Привет скитальцу морей!

Ты куда пропал? Не пишешь. А последнее твое письмо такое холодное и далекое-далекое, что я даже не знаю. А у нас снежок…»