Носилки, накрытые флагом, уже задвинули в санитарный «уазик», дверцы мягко захлопнулись, и машина пошла… Отходили от бортов, спускались в люки, возвращались к пушкам, лебедкам. День продолжался. День как день. На стенке, освещенные вечерним красноватым солнцем, матросы с «Алтая» разматывали, растаскивали на сотни метров и маркировали новые водолазные шланги.
Вечерний чай в носовом кубрике допили молча.
Шел август. Вода, обжимавшая кубрик с днища и бортов, с каждым днем остывала, и вечерами за чаем в кубрике сидели, накинув на плечи бушлаты. Допив чай, молчали, думая о виденном сегодня, о сером и широкогрудом торпедном катере, который, осторожно ревя, нес к причалам лежащий на палубе флаг; флаг был шелковый, парадный, такие флаги поднимают в праздник, выносят на торжественные построения, в море под таким флагом не выйдешь — ветром раздерет его вмиг. В кубрик со своей полулитровой кружкой, зажав в кулаке кусище сахара, спустился насупленный Иван. В своем, кормовом кубрике он был старшиной, пошуметь и посмеяться там было с кем, а помолчать — не с кем. Сидели, глядя перед собой, и бачковые маялись в отдалении — насколько позволяла отдалиться теснота кубрика, — не решаясь убирать и мыть кружки, пока старшины не встали из-за столов. Молчали, время от времени неодобрительно косясь на чайник. Чай — это было единственное, чего не мог сделать вкусным кок Серега. Чай на всю команду заваривали в алюминиевом лагуне и разливали по чайникам полуведерным черпаком.
— Нужно стрелять где помельче, — сказал наконец Иван.
— Ну да, — кивнул Кроха. — На стенке.
— …Не понимаю! — сказал после долгого молчания Кроха. —
— Кроха, — устало сказал Шурка. — Юронька. Когда той весной шестеренка в тали гавкнулась — кто с бугелем под торпеду полез?
— Ну, я, — недовольно сказал Кроха.
— Просили? Приказывали?
— Ну, сам.
— Зачем?
Это было весной; был май; выходили из бухты, расталкивая бортами льдины; лед искрился под солнцем. В раздетом проеме люка нелепо и косо торчала малиновая махина торпеды. Цепь, на которой висела она, заклинило осколком шестерни — надолго? Притащили, навесили новую таль — а дальше? Дымов, как хозяйственный мужичок, походил, гремя сапогами, вдоль люка, поскреб в затылке, пошел совещаться с начальством. Вернулся и неторопливо начал стаскивать продранный на плече ватник: будет мешать.
— Так… молодые же. Пошла бы она обратно в люк… Кроме меня — некому.
И закончил сердито:
— Спросил — и полез. Что?
Шурка и сам еще не разобрался, зачем вспомнил эту историю, о которой не любил говорить Кроха. В самом деле: а что?
И сейчас, по праву давнего друга, я спрошу его: Шура. Помнишь — осень? Учения. Лопнул фал, и флаг упал на палубу. Был заброшен ветром под шлюпку: мокрый, серо-бордовый комок. Шторм был.
— Было, — кивнул он, еще не поняв, и вскинул серые, зеленоватые под выгоревшими ресницами глаза.
— …А-а! — яростно закричал почти не слышный за ветром боцман, затряс мокрым кулаком в адрес сигнальщиков.
Все верно: ухоженная снасть не рвется.
ebooksa