Она только хлопает глазами и дрожит ртом, поэтому приходится моему духу быть настойчивей:
– За что ты загубила меня, свела в могилу?..
Я много раз видела, как Регина Тернопольская, оперная дива, плачет. Ее слезы уже не трогают меня, как в детстве, когда бабушка была единственной, кто задевал ее за живое. Живой в ней была только ее гордыня.
И вот она плачет снова, царапая грудь и задыхаясь, оставляя красные полосы в вырезе пеньюара.
– Ты могла спасти меня, но не захотела. А теперь я обречена скитаться, – сиплю я медленно.
Призраки не тараторят, они роняют земные звуки с потусторонним достоинством. Их голоса – шорох листвы и ветер в пустых коридорах; их движения – блики и тени, их почти не уловить глазом. Кто видел призрака хоть раз, ни за что не спутает с ним девицу, которая спряталась за шторой в попытке напугать мать. Но Регина никогда не видела настоящих призраков. Зато она очень ждала, пока неживая дочурка придет по ее грешную душу.
Ведь в нашем мире правды заслуживают только безответные усопшие.
А мать все царапает и царапает свою бледную гладкую кожу. И тут я понимаю – она крестится, оставляя ногтями красные полосы, а прыгающие губы, видимо, шепчут охранную молитву. Изгнать меня хочет?
Развожу руки в стороны и провожу по занавеске костистыми кистями с так кстати отросшими ногтями.
– Покайся, мама… Покайся… мне…
– Дева Мария, младенец Иисус…
– Покайся – и я обрету покой! – Мой голос становится выше. – Твои грехи тащат меня в ад!
Она скулит, запуская пальцы себе в волосы, закованные в металлические зажимы для укладки. Нет, она не знает, на что способны призраки. Не знает, как они могут привести в отчаяние одним едва заметным кивком. Придется мне выйти из роли.
– РАССКАЖИ МНЕ ВСЕ! – звеню, теряя терпение. Уж лучше бы она упала в обморок. – Почему не защитила меня? Почему не дала оправдать свою дочь? Почему никто не вступился? Отвечай, или я буду терзать тебя каждую ночь, пока не выпью твою жизнь до дна и не уволоку за собой в преисподнюю!
– Я… я…
Чувствую, что она готова сломаться. Процарапанный крест пламенеет у нее на вздымающейся груди.
– Ты – убийца! – шиплю я.
– Нет, все не так! Я бы заботилась о тебе всю жизнь!
И она сдается.
Уперев ладони в ковер и мелко сотрясаясь всем телом, монотонно, будто строчки из катехизиса, она начинает свой рассказ, свою исповедь.