Вот и ее спальня. Не заперта, что уже неплохо. В воздухе висит тяжелый запах духов – амбра, мускус, пачули… Ламп я не зажигаю, чтобы не выдать своего присутствия, если хозяева вернутся раньше. Глаза мои уже привыкли к темноте, потому я без труда различаю обстановку. Она мало изменилась с последнего раза, когда я здесь была: кровать под помпезным балдахином, комод и гардероб на гнутых ножках. Ширма, расписанная в индийском стиле, бархатная банкетка, секретер, туалетный столик. Все ужасно захламлено – повсюду груды тряпок, перья, взъерошенные меха, бусы, шляпные коробки, баночки с косметикой и прочая дребедень. На миг меня посещает мысль, что наш чердак и то выглядит опрятней. И куда только смотрят горничные?
Бреду осторожно, касаясь кончиками пальцев чешуи пайеток на черном платье, брошенном поперек спинки кресла. Согласись я полгода назад поехать с матерью в Париж, у меня могло бы быть такое же.
Поддавшись порыву, я беру его в руки, прикладываю к груди. В зеркале над туалетным столиком отражается моя демоническая бледная харя с провалами глазниц, а под ним – пустота. Возвращаю платье на место. Я здесь не ради нарядов.
Ключ от отцова кабинета может быть где угодно. Но я и не надеюсь найти его с первой попытки. Главное, чтобы мой визит остался незамеченным. Хотя в таком бардаке… Не думаю, что она увидит, если я что‑то случайно передвину.
Самым перспективным мне кажется секретер. Какой бы неряхой она ни была, мать хранит бумаги в одном месте. За створками секретера скрыто множество полочек, ящичков и дверок, все изукрашено росписью и инкрустацией – подарок отца его любимой певчей птичке.
Я решаю начать с самых верхних полок. В них обнаруживаются стопки перепечатанных либретто и пачка программок из гастролей, обвязанная узкой шелковой лентой. Все программки на разных языках.
Далее я нахожу деловую переписку с директором театра, какие‑то счета и, внезапно, засаленную колоду карт. Пока совершенно ничего интересного.
В миниатюрном выдвижном ящичке, на который я возлагала особые надежды, обнаруживается надкусанное пирожное, больше похожее на окаменелость времен динозавров. Ну и гадость… Как здесь только не завелись мыши?
Мой взгляд падает на очередную кипу писем. На этот раз они перевязаны красной тесьмой, и руки сами тянутся к ней. Сначала я не понимаю, от кого они, но вскоре следом за именем отправителя приходит его образ – высокий мужчина, с широким, вечно потным лицом, с раздражающими бликами золотой оправы на носу. Мой адвокат. Этих писем так много, что там могло?..
Снаружи раздается громкий бой каблуков. Я замираю на полувздохе.
Каблуки приближаются – раздраженно, разгневанно.
И как я только не заметила… Вот же идиотка! Окна комнаты выходят на сад, а не на аллею, потому что там тянет тиной от реки! Я и не могла услышать, как возвращаются хозяева.
Звук шагов двоится, раздается женский крик:
– Убери от меня лапы!..
Какая‑то возня, приглушенные реплики, окрашенные злостью.
Шаги все ближе. Черт, черт, черт! Они вот-вот будут здесь!
Я закрываю секретер и осматриваюсь. Ширма? Не пойдет. Шкаф? Что глупее можно придумать? Кровать? Кровать!
Ныряю под королевское материно ложе, локтями и коленками расталкивая чемоданы и какие‑то картонки.
С обиженным треском распахивается дверь. Каблуки грохочут о паркет, звук отдается у меня в зубах.
– …просто истеричка, и ничего больше!