Но Сара меня не слышит, потому что отвечает совершенно другое:
– Я просила о помощи, и вы пришли. Вы спасете моего папу.
«Говорят… ее отец заколол того мальчонку…»
– Я вырезала знак, прочитала молитву, я загадала желание! – Сара повышает голос и задирает подбородок с розовым следом зажившей, но глубокой ссадины. – Я призвала вас, чтобы вы помогли! Его арестовали и держат в тюрьме, а поверенный не дает денег на адвоката! Мама ушла закладывать бусы и кольца, чтобы заплатить, но… – Она роняет голову на грудь и продолжает уже тише, глухим несчастным голосом: – Но у нее ничего не получится, я уже знаю. Все как сговорились, не хотят слушать… Поэтому мне нужны вы, вы ведь… вы…
Она явно не знает, как продолжить свою пламенную речь. Кто мы такие? Старшеклассницы, которые казались всемогущими в стенах проклятого пансиона? Таинственный клуб любительниц поплясать по ночам? Змеиное кодло, что жалит само себя? Или просто потерянные, истерзанные чужой волей девчонки, оставшиеся без семьи, без защиты?
Я не в силах смотреть в огромные Сарины глаза.
– Сара, мы пришли узнать о Душечке. Нам нужно найти ее, потому что…
– Она обманщица и предательница, я уже знаю, – фыркает Сара и каким‑то очень взрослым жестом отбрасывает растрепанные волосы за плечо. – Она что‑то делала с вами и немножко со мной. И у нее фальшивое имя, никакая она не пани Новак.
Впервые оборачиваюсь на Юльку, но та вовсе не выглядит удивленной, только в глазах загорается огонек недоброго интереса. А вот Франтишка беззастенчиво рассматривает Сару и отчего‑то дергает Юльку за рукав, будто отчаянно хочет сообщить что‑то важное.
– Она получает письма из-за границы, по-моему, какие‑то секретные, – продолжает Сара. – А еще я знаю, где она живет, так‑то! Но мне на нее уже наплевать, и вам я ничего не скажу, хоть режьте меня! Мне нужен мой папа, а остальные пусть хоть пропадом пропадут!
По щекам младшегодки катятся слезы, крупные-крупные, но она не всхлипывает, не скулит, даже не утирает их. Я знаю такие слезы – это отчаяние, это бессилие, это ярость мыши, загнанной в тупик лабиринта разрядами тока. Сейчас она способна на все, даже прогрызть свою картонную тюрьму. Но я верю, что она не скажет ничего.
Могу ли я на нее злиться за это? Конечно, могу, кто ж мне запретит! Но вот имею ли право – другой вопрос.
Усталость накрывает удушливой волной. Будь мой отец жив, я бы, может, и смогла уговорить его применить какие‑то связи, поговорить с кем‑то из верхов… Но, будь он жив, меня бы здесь и не было. Никого из нас не было бы в этом нищем штетле на окраине города, на мосту над ледяной рекой. Приваливаюсь к перилам, но они такие хлипкие, что я даже не могу на них опереться.
– Пожалуйста, – шепчет малявка, видимо уже теряя надежду.
Будь у меня хоть малейший шанс спасти папу, разве я не билась бы до последнего? Вот и Сара… бьется. Только не с теми.
А наше время на поимку пани Новак тает, она может исчезнуть в любой момент, почуяв неладное.
– Сара. – Прикрываю глаза, чтобы собраться с мыслями. – Тебе не победить, но ты еще не все потеряла. Мама тебя наверняка любит, ты должна быть с ней, а с отцом все как‑нибудь образуется. И ты, и мы – мы всего лишь… Это не в наших силах, поверь. Зато мы можем остановить настоящую злодейку, понимаешь? Ту, что мучает ни в чем не повинных…
– Мой папа ни в чем не повинен! – вдруг кричит Сара, сжимая кулачки. – И я его не брошу!
Я никогда не умела останавливать истерики. Самым эффективным методом, по моему опыту, были крепкая оплеуха или успокоительный укол. Только вот бить малявку мне вовсе не хочется, зато резко захотелось влепить себе. И еще раз, и еще, только чтобы спала с глаз эта гадкая белая пелена, затмевающая мысли. Чтобы перестали в ней бегать цветные искры-кольца… Думай, Магда, думай, соберись. Нужно сказать, нужно убедить, нужно…
– Нужно отбить твоего отца у полиции, – вдруг доносится до меня спокойный голос Юлии.