Империя вампиров

Дневной свет, серебро, огонь – погибель бессмертных. Ля Кур живым факелом вылетела из конюшни, озаряя бледный рассвет. Следом, спасаясь от пламени, что тянулось за ней по пятам, выбежали лошади и Справедливый – с ними. Я раздавил голову второму порченому каблуком и выбежал за ля Кур в снегопад. В ноздри ударила вонь паленой плоти и волос. Обгоревшая до костей, Вивьен взвыла напоследок – даже не от боли, а от скорби. Ее кожа трещала, как хворост, когда она упала на колени, и обманутая смерть наконец взяла свое.

Конюшня полыхала, пламя разгоралось все яростней. Метались запертые в стойлах лошади, и я, невзирая на раны – из плеча и горла хлестала кровь, голова напоминала ошкуренный фрукт, – метнулся назад, спасать животных. Набил тачку снегом и вывалил его на расползающийся огонь. Повторил, еще раз. Дым набился в легкие, жар опалял мне кожу, но, даже раненый, я оставался бледнокровкой. И прибыв исполнять обязанности, Каспар с Кавэ, ошарашенные, застали меня сидящим посреди смрада от горелой плоти, соломы и дерьма; грудь и плечи у меня были все в крови, волосы пропитались ею, зато пожар я потушил, а все три вампира обратились, сука, в пепел.

– Господь Всемогущий… – только и выдохнул Каспар.

Кавэ застыл в нерешительности, ошарашенно пялясь на меня, а его брат опустился на колени и спросил:

– Что тут случилось, Львенок?

Я мотнул головой в сторону праха ля Кур, который еще дымился на свежем снегу.

– Убить меня хотели, – еле выговорил я, ворочая сломанной челюстью.

Ребята быстро сообразили, что к чему, и изумленно воззрились на меня. Потом вдвоем отнесли к облачной платформе. Каспар смуглыми и окровавленными руками прижимал мою блузу к ранам, оставленным клыками нежити, а Кавэ отправился собирать лошадей. И пока мы поднимались, Каспар все смотрел на черное пятно, оставшееся от ля Кур.

– Чудо, что ты голыми руками уложил их всех, mon ami, – сказал он.

– Хвала Господу, – пробормотал я.

Каспар осенил себя колесным знамением, а я опустился на задницу. Ни холода, ни кровоточащих ран, ни боли в сломанных костях я не чувствовал. Только вспоминал снова и снова слова Вивьен ля Кур, которые она сказала перед смертью: «Похоже, твои святые братцы любят тебя не так уж и сильно».

Да, нежить врала напропалую, ни единому слову нечестивой твари верить было нельзя, но я не мог не задаться вопросом: как она, сука, вырвалась из цеха?

Я вспомнил, человека, покидавшего кузню.

В черном плаще.

Он крался, точно вор.

Аарон, мать его, де Косте.

И я снова пробормотал, уже потише:

– Убить меня… хотели…

XII. Письмо из дома

– В лазарете Сан-Мишона пахло травами, ладаном и, самое главное, старой кровью.