– Хлоя!
Священник умолк, когда в дверь, выпучив глаза, ворвалась рубака.
– Сирша? – Хлоя вскочила на ноги. – В чем дело?
– Феба вернулась. – Девица вытряхнула снег из косиц и потопала ногами. – Десять минут – и порченые здеся будут. Только их уж не десяток.
Диор, побледнев, встал.
– Так их… больше?
Рубака взвесила в руках топор и мрачно кивнула.
– Полсотни. Самое меньшее.
– Полсотни порченых… – тихо повторила Хлоя. – А нас всего семеро.
Беллами округлившимися глазами оглядел зал.
– Боже мой.
Я чиркнул огнивом и, хихикнув, посмотрел в глаза священнику.
– Точно не хочешь помолиться этим своим ангелочкам, старик?
VII. Битва за винфэл
– Больше всего пугает тишина.
Холоднокровки не дышат, а значит, и попусту не болтают. Если же тебе попадется вампир, мозги у которого успели сгнить до обращения, то и в башке у него все мысли про голод и жрачку. Да, есть разные степени гнили: холоднокровка, который пролежал, разбухая, в канаве дня два, еще может что-то помнить и говорить, зато чудовище, с неделю пробывшее в неглубокой могиле, – это сплошные инстинкты. И если некоторые порченые еще бормочут какие-то подобия слов или вопят, если их ранить, то большинство уже и не помнят даже, как дышать.
Поэтому когда они приходят, то приходят совершенно тихо.
Так они и напали на нас тогда, в Винфэле: красноглазая орда неслась на наши хлипкие укрепления совершенно, сука, беззвучно. Вот эти инстинкты никуда не пропадают, звериные импульсы, живущие в сердце каждого: спариваться, убивать, кормиться… и так по кругу. Безмозглые врезались в заваленные проломы, пытаясь прорваться, а те, которые подгнили не так сильно и были поумнее, разделились и бросились искать обход, иной путь за стену, из-за которой доносился манящий запах бурдюков с кровью.
– Их слишком много! – прокричал Диор.
– Просто закидывай их святой водой! – ответил я.