– Проклятье, идите уже! Я их всех заберу!
– Феба, пшла! – Сирша развалила череп одному порченому и, развернувшись волчком, выпустила кишку другому. – Живо!
Я метнулся в темноту, смахивая кровь с глаз. Львица мчалась впереди, быстрая, как молния. Перебежав главную улицу и перемахнув через баррикаду, я глянул в сторону ворот. Диор швырял вниз бутылки и победно орал:
– Отсосите, су…
– Лашанс, отступаем!
– Они же не пробились!
– Дай передохнуть уже, Пью! А ты, мальчишка, тащи свой тощий зад за баррикаду, пока я тебя сам нежити не скормил!
Сердце у меня в груди грохотало. Я пронесся извилистым переулком к западному пролому, а впереди уже виднелось призрачное свечение и слышались звуки убийства. Доносилась вонь паленой плоти. Выбежав из-за угла, я резко остановился и заслонил глаза рукой.
Отец Рафа стоял, точно маяк во тьме, сжимая в тощей руке серебряное колесико. На сером снегу лежали четкие тени от ослепительного света, что испускал символ веры. Рядом со священником стоял Беллами: в одной руке меч, в другой – горящий факел; из глубокого пореза на лбу у него текла кровь.
– Господь – щит мой нерушимый! – кричал Рафа. – Он – пламень, сжигающий всякую тьму!
– Тебя спросить забыли, – ответил я, срубая башку еще одному порченому.
– Заткнись, Пью, – прошипел я.
Клинок верно подметил: старый Рафа был великолепен. Стоило его свету коснуться порченых, и они отскакивали, будто обожженные яростнейшим пламенем. Но свет падал лишь туда, куда направлял его священник; Беллами как мог прикрывал ему спину, словно дубиной, отмахиваясь от тварей факелом. Однако этих двоих окружили.
Я бросился во тьму, рубя холоднокровок направо и налево и перекрикивая ветер:
– Бушетт! Рафа! Сюда!
Священник с бардом устремились в проход, который я им прорубил, и дальше – в переулок у меня за спиной. Я побежал за ними, заслоняя глаза рукой от света колеса в руке прикрывавшего наше отступление Рафы. Порченые бросились врассыпную, ища, как бы подобраться к нам; прочие же наступали на пятки. Беллами помог Рафе перелезть через баррикаду; при этом старик охал и хватался за грудь. Я отбивался от бежавших сразу за нами порченых – девицы с вишневыми кудрями, солдата с покрытыми шрамами руками, пожилого мужчины, голого и сутулого, – не думая о том, кем они были, но лишь о том, во что они превратились. Пылая ненавистью к холоднокровке, который все это устроил.
– Габриэль! – окрикнула меня Хлоя. – Почему ты не в серебре?