Настя шла по узкому коридору своим быстрым пружинистым шагом – будто вприпрыжку, как ехидничала Маришка. Маришка. Её тоже здесь не было. Додумалась наконец со всеми помириться? Или отсиживается в спальне? Настя больше склонялась ко второму.
Их с ней дружба началась престранно… За обеденным столом. Насколько Настя могла судить, к её прибытию в приют Маришку не особенно жаловали. Настя помнила, как её это удивило тогда.
Из них всех – серых и каких-то безликих от тяжёлого прошлого и приютской жизни – Маришка Ковальчик казалась самой живой. Витавшая в своих мыслях, выдумывавшая небылицы так же легко, как дышала, она бы должна была быть всеобщей любимицей, сказочницей, помогавшей остальным ненадолго сбежать от реального мира. Быть может, потому-то они вообще-то и подружились – необъятная Маришкина фантазия окутывала и обволакивала Настю, помогая забыть всё то, что хотелось забыть. Ах, эти её чудесные придумки…
Им было так легко вместе, так просто сбежать и спрятаться в этих выдумках… Но Маришка слишком часто завиралась. Слишком много лгала. И эта толстенная, непроходимая стена из вранья заслоняла ото всех настоящую Ковальчик. Её за ней было почти не разглядеть. И Маришку вполне закономерно недолюбливали за эти фантазии. И именно из-за Насти,
А уж когда на неё стал обращать внимание Володя – не так, как прежде, и Настя сразу это заметила…
Володя сперва Маришку уж совсем недолюбливал. Она всё противилась и противилась его правилам, но потом… Потом всё немного переменилось. Его будто бы перестало это раздражать. Быть может, даже наоборот. И для Маришки всё стало совсем хорошо, разве что некоторые девчонки по-прежнему её недолюбливали, пуская глупые слухи.
И как же расточительно было бы всё это
Настя полагала, что и сами все эти выдумки – тогда, изначально – появились именно из-за этого. Маришке
Ещё Агата говорила, что таким хорошеньким девочкам всегда просто добиться расположения. К ней всегда все тянулись – с милым личиком приятнее было разговаривать, ему проще было доверять. Она сразу же приглянулась старшегодкам: те опекали её, кто-то – один красивенький мальчик – даже пытался звать её на прогулки…
И она искренне любила и гордилась своим лицом за все блага, что то способно было ей принести. Но вместе с тем… не менее искренне порой
Настя почти дошла до своей спальни. Белёсое небо ослепительно сияло в окне впереди. От него резало глаза.
Настя прикидывала, куда положила кошелёчек с табаком – обратно в сумку или под матрас?
Табак-то, кстати, добывать тоже помогали старшегодки – отдавали его ей почти ни за что, искренней улыбки хватало с лихвой, – а душистым листьям она радовалась преискренне. Настя самодовольно усмехнулась своим мыслям.
Ей и вправду очень повезло уродиться такой
Широкая, жилистая рука на долю мгновения промелькнувшая перед глазами, не дала приютской успеть хоть что-то сообразить. Завизжать тоже не получилось.
Мозолистые пальцы зажали ей рот.
Настя не дошла до спальни всего каких-то пару шагов. А ведь шла она так быстро. Так нестерпимо стремилась залезть в свой табачный тайник…
Настю схватили сзади. Перехватили поперёк живота так сильно и резко, что она зашлась сдавленным кашлем. Замолотила руками и ногами по воздуху.
Но было поздно.
Ее потащили назад по коридору – в противоположную от спальни сторону. От сжимающей рот ладони несло луком. Узловатые пальцы так сильно сдавливали Настино лицо, что приютская едва могла дышать. От недостатка воздуха, от паники постепенно стала терять чувство реальности. На глазах выступили слёзы. И Настя из последних сил цеплялась за оставшиеся крупицы сознания, вытаращившись на быстро удаляющийся белый прямоугольник окна впереди. Он становился всё меньше.