Паучье княжество

«Умалишённая…» – промелькнуло у Ковальчик в голове.

Казалось, от пустой, возбуждённой болтовни подружку не способно было отвлечь ничто и никогда. Ковальчик отказывалась слушать её дальше. Просто не могла. И вместо того пришлось вслушиваться в мерзкую болтовню вокруг.

То ещё удовольствие.

«Мерзавка», «дрянь…» – бесконечная вереница ругательств. Ничего нового. Однако…

– Прекрати это, слышишь?

Однако Маришка сумела в какой-то момент различить приглушённое шипение Александра. Она скосила глаза на приютского, на миг подумавши, будто обратился он к ней. Но покрывшийся тёмными бурыми пятнами, он смотрел совсем не на неё. На Володю.

Маришка быстро отвела взгляд. С момента, как обнаружили их в кладовой, полнившейся мышеловами, Володя больше не сказал ей ни слова. Ни тогда, когда Анфиса, громко отчитав её в коридоре и огласив предстоящее вечером наказание, заперла девчонку в каморке – той самой, где накануне бинтовала ей ногу. Ни тогда, когда велено было выстроиться к обеду, ни на самой трапезе.

Ссутулившись над похлёбкой, он не отвечал на колкие вопросы остальных, не принимал участие в «побиении Маришки камнями» – пока словесными, но кто знал, как скоро они превратятся в настоящие удары. Он не проронил ни слова – ни в обвинение Маришки, ни в оправдание. Он молчал, и только желваки ходили на его побелевших щеках. По крайней мере тогда, когда Ковальчик на него смотрела. А она не то чтобы часто удостаивала его взглядами.

«Навье отродье…»

– Ты не понимаешь, чем это закончится? – не унимался Александр. – Скажи им заткнуться!

Но его дружок никак не реагировал. По крайней мере, краем глаза Маришка видела, что силуэт его по-прежнему неподвижен.

– Володя!

– Я сам разберусь, что мне делать! – рявкнул цыганский ублюдок в ответ.

И Маришка, как бы ни хотела сдержаться, а всё равно дёрнулась от его тона.

Володя был… в ярости?

«На меня? Он злится на меня?!»

Уголки глаз предательски защипало, а безликий гул вокруг окончательно распался на голоса. Зазвучали разборчивей фразы, слова. Которые не хотелось слышать. И Маришка зажмурилась, пытаясь вновь в голове соединить их воедино. Не слышать. Не различать. Но не получалось.

– Я не желаю есть с ней за одним столом. Это прогневит Мокошь. Господин учитель должен её отсадить!

– Пущай на полу ест, пущай словно псина…

То были девчоночьи голоса – приютская знала, от них ей придётся хуже всего. Так всегда было. Девочки… почему-то девочки особенно любили донимать «Мокошиных изменниц».