– Н-но я… я могу помочь отыскать. Я… Что там было? Ежели вы скажете, я мигом всё…
– Что там было? – перебила Анфиса, совершенно невпопад вдруг хихикнув. – Имечки, детонька. Имечки самых-самых непослушных из всех непослушных маленьких гадин. Как там, кстати, тебя-то?
Настины губы совсем, вероятно, побелели. Она их не чувствовала. Кулаки были до того крепко стиснуты, что ногти впивались в ладони. Да всё одно – те так онемели, что приютская не ощущала их.
Она дрожала. Тряслась, что осиновый лист.
Как всё это было неправильно.
Как всё это казалось
– Ты, чай, оглохла? Как звать?! – гаркнула вновь служанка, и улыбка так и слетела с её губ, будто и не было её.
– Н… Ваг'ваг'а, – выпалила Настя, сама толком не зная, имелся ли хоть какой смысл в том, чтобы врать.
– Вар-ва-ра, – по слогам повторила служанка. – Варюшек-то ещё не было, да.
Настя похолодела.
Неправильно. Всё было неправильно. Неправдоподобно.
– Я… я очень послушная, – собирая последние остатки храбрости, умоляюще вымолвила Настя.
Ей надобно было что-то придумать. Задобрить служанку. Что-то сделать. Как-то помочь себе.
Это ведь только сон, верно? Не может не быть им.
Приютская судорожно пыталась сообразить, что такого ей следует сказать. За что извиниться. Как… как заставить служанку её отпустить?
– Я… Я и письма-то не читала. Я… мне было пг'осто только… только было любопытно, какие вести есть из…
Анфиса засмеялась. И Настя осеклась.
– Одна письма не читала, другая по ночам не гуляла, третья удрать не пыталась, – Анфиса отстранилась наконец от решётки. – Знаемо, какие все вы тут праведники, мелкая ты тварюшка. Но ничаго. Ничаго.
Настя не могла отвести от служанки взгляда. От её изрезанных морщинами уголков глаз. От тонких серых от холода губ. От шершавых – и заметно это было даже на вид – бледных щёк.
Настя думала.