Кап. Кап-кап.
Мокрый стук срывающихся с потолка капель. Дрожащее пламя газового светильника, танцующее на сквозняке.
Настя закрыла глаза, представляя, будто бы лежит она у себя в дортуаре. Как утренние лучи, пробиваясь сквозь низкое сизое небо, тревожат веки. Как тихо сопит на соседней кровати Маришка.
И капли наконец перестали тарабанить по полу.
Вместо их неровного стука Настя будто вживую, будто взаправду услышала тихий, но уже совсем неприятный, доносящийся с дальнего конца коридора звон скотного Анфисиного колокольца.
Молитва
Лицо Александра было того же оттенка серого, что и застиранная наволочка, на которой покоилась его голова. В себя мальчишка так и не пришёл.
Володя уже с полтора часа ковырял ногтем подоконник. Друга он старался надолго одного не оставлять. Надеялся, что удастся потолковать с ним.
Чулки, по-прежнему скомканные, топорщили карман брюк. Клубок из шерсти казался тяжёлым, словно свинец.
Володя был твёрдо уверен, Александр – единственный, кто сейчас станет его слушать.
Приют был словно развороченный улей. Сиротки – и без того озлобленные, нелюдимые, будто зверьё, – едва ли были готовы к его новостям. Круговая порука не нанесла бы урон Володиному авторитету, считай они все друг друга семьёй. Или хотя бы друзьями.
Но на самом деле каждый был сам за себя. Всегда. Негласное правило. Глупое и неправильное.
Но как бы он ни старался, здесь всё было совсем не так, как в цыганской общине. И это… было их самым слабым местом.
На ветру застонала оконная рама. День этот как начался скверно, таким же и продолжался.
Володя потёр щёку ладонью и снова поглядел в окно.
Внизу, на крыльце закрутилась воронкой позёмка. Приютский наблюдал за ней пустыми глазами. В голове роились десятки мыслей. Десятки догадок и новых вопросов.
А затем все они разом улетучились. Потому что во двор выскочила Настасья.
Володин ноготь перестал бороздить подоконник. Цыган замер, лишь его густые чёрные брови поползли к переносице.
Девчонка бросилась вниз, перепрыгивая по две ступени. Ветер раздувал подол приютского платья.