Неведомый

Милосерднее было его добить. Рунд так и сделала бы, если бы руки не стягивала веревка, а ножи не отобрали. Они перетрясли все вещи, с хмыканьем перебрали скудные деньги, порвали гербовую бумагу Абнера и сорвали с их шей сульды.

– Здесь не место Слепому богу, девка, – брызгая слюной, пояснил Петра. Тусклое солнце путалось в его рыжих волосах, и казалось, что голова северянина объята праведным огнем. Огромными ногами, обутыми в разношенные сапоги, Петра втоптал сульды в грязь.

Рунд, привязанная к луке, шла молча. Благословенные времена, когда она могла спорить и драться, давно прошли. Сейчас, бредя в сапогах с оторванными подметками, в штанах, пропахших мочой, и рубашке, кислой от пота, Рунд меньше всего напоминала себя прежнюю. Наставник Гатру, худой темнокожий старик, сказал бы, что это испытание верой: «Слепой бог страдал и призвал жить и страдать вместе с ним за правое дело». Но Рунд считала, что с нее хватило страданий – возможно, пришло время сдаться.

Незрячий глаз болел от удара, которым ее наградили сегодня утром, волосы прилипли к засохшей на лице крови. Рунд запыхалась и сейчас, стоя у подножия высокого холма, хотела упасть, чтобы больше никогда не вставать. Злая у нее судьба, ничего не скажешь. Однако у мужиков явно были другие планы. Они отвязали ее от лошади, сами слезли на землю и встали рядом, задрав головы и рассматривая опутанные сухим плющом руины.

Рунд тоже посмотрела, но не нашла в развалинах ничего интересного. Серый камень крошился под натиском времени, дождя, ветра и морозов. Высокие стебли колыхались и казались волосами на нелепо вытянутой голове. Огрызки стен возвышались короной, подпирали сизое вечернее небо и не обращали на путников никакого внимания.

– Каменный цветок, – подал голос Горик и начертил в воздухе витиеватый знак. – Да будут благословенны к нам старые боги.

Рунд засмеялась бы, останься у нее хоть какие-то силы для веселья. Кто-кто, а боги никогда не славились добром и милосердием. Жадные, нетерпеливые, они могли даровать только смерть. И сейчас, глядя на остатки капища, Рунд готова была принять этот дар.

Посовещавшись, мужики решили оставить одного из них внизу, не желая тащить наверх Бёва и лошадей. Разумно, конечно, если здесь не водятся звери. Весна в Шегеш приходила поздно, и в тени огромных падубов, сплетенных друг с другом ветвями, все еще лежал снег. С гор дул стылый ветер, обжигая кожу. Мороз сменялся оттепелью, а после снова кусался, как недовольный пес. Рунд не страдала – голод и холод сдружились с ней за долгие десять лет в Паучьей крепости. Крепче союза было не сыскать.

Крестьяне, привычные к бедной жизни, тоже не горевали. Иногда они давали ей еду – кормили с грязной ложки объедками, и Рунд не отказывалась. Но чаще всего делали вид, что ни ее, ни Бёва не существует. Это было понятно и не обидно. Окажись Рунд на их месте, она бы давно вырезала вражьи языки и обмотала кишками окрестные деревья.

В конце концов наверх двинулись все, кроме Феда. Тот остался недоволен, но молча принялся расседлывать лошадей. Бёва уложили между корней старого кряжистого вяза и даже пинать напоследок не стали, почти заботливо укрыв плащом. Все правильно. Нужно, чтобы они были живы, когда их приведут к королю – горному королю. Теперь Рунд знала, что Абнер ни при чем. Большой любовью к нему, конечно, не воспылала, но обрадовалась.

Рунд помнила правителя Мегрии. Его можно было даже назвать красивым, если бы в серых глазах таилось меньше холода и больше – приязни. Особенно ее интересовала королева, но та не пожелала выйти к маленьким пленникам. Брунну ун Форца называли богиней войны, и в свои лучшие годы она внушала ужас врагам. Сейчас, наверное, Брунна постарела, увяла, так и не разродившись наследником. Мегрия стояла у обрыва, и внизу вместо воды плескалась гражданская война за трон. Только дурак мог хранить верность короне, которая торгует детьми, а Рунд себя дурой не считала.

Болота остались позади, но туман нагнал отряд даже в сердце Равнскёга. Наползал клочьями, словно марево, и клубился между замшелыми влажными стволами. Пару раз Рунд оглянулась, едва не свалившись с узких ступеней. Лестница ползла вверх, как каменная змея, и извивалась в жухлой траве. Веревку в руках держал Горик и тянул Рунд за нее, как корову. Шла она так же – едва переставляя ноги, за что получала тычки в спину от Петры. Петра и Фед приходились друг другу братьями – оба рыжеволосые и светлоглазые. Однако из них двоих чаще палку в руки брал Петра.

Не бил Рунд только Мушка, но он больше молчал, чем говорил, и выглядел так, словно рассорился с головой. Мог часами стоять под ночным небом, раззявив рот и рассматривая звезды. Волосы свои, тусклые и длинные, он не расчесывал и не мыл, постоянно скреб голову и вылавливал вшей. Но все это Рунд готова была простить Мушке, поскольку он никогда не смотрел на нее как на кучу дерьма.

Хотя кем она была, если не дерьмом?

– Какая красотища! – Горик остановился так внезапно, что Рунд едва не уткнулась носом в его вонючую грязную куртку. Петра снова воспользовался палкой, и Рунд, пошатнувшись, упала на колени в траву. Веревка натянулась, сдавив исполосованную шею, и Горик, даже не оглядываясь, дернул за нее, заставив Рунд подняться. – Смотри! Небось в сраной империи такого ты никогда не видела.

Кое-как они доползли до вершины, и, хотя Рунд не могла понять, что им тут понадобилось, да еще с ней на поводу, спросить не осмелилась. Боялась, что следующим, что она потеряет, станут зубы. Может, они сбросят ее вниз, принеся в жертву богам? Или покинут здесь, привязанную к одной из статуй? Капище давно разрушили и забросили, оставив часть западной стены и несколько каменных идолов, призванных коротать вечность среди дикой глуши. Серый с черными прожилками камень выдержал огонь, хотя темные разводы остались на расколотых ликах вороньих богов. Они молчали, просительно протягивая вперед руки – с чашами и без. Тихая молитва, просьба без ответа.

Горик подтолкнул ее, пропуская вперед, и мелкие камни захрустели под ногами Рунд. Пол сохранился, и его покрывали причудливые письмена и узоры, выщербленные ударами меча. Прямо на нее из полумрака пустыми глазницами смотрел идол и хмурил высеченные из камня брови. Божок был недоволен – плоская чаша в ладонях давно опустела и поросла сорной травой. Никто ему больше не кланялся, никто не звал по имени. Истукан, забытый всеми в древних развалинах. Обреченный вечно стоять под дождем, снегом, в жару и холод. Древнее капище, некогда являвшееся местом силы воронов, разрушила королевская воля. Никому не было дела до развалин. Лишь солнце тускло освещало замшелые валуны, да уныло посвистывал ветер.

Рунд вздохнула. Будь она на месте старого бога и стой в этом лесу, ей бы тоже не хотелось смеяться.

Другой бог плакал нарисованными киноварью слезами. Третий лишился большей части головы и зарос травой по самую грудь. Еще двое идолов стояли, взявшись за руки – близнецы, и у каждого по одному глазу. Петра забормотал что-то себе под нос, а Мушка внезапно засмеялся.

– Сегодня дикая ночь. Ночь туманов и последнего луча зимнего солнца. Боги придут, чтобы взять жертву, и кровь врага придется им по вкусу.