Неведомый

Чтобы вернуть внимание людей, Абнер снова заговорил, но еще менее уверенно. Сомнения подтачивали его душу, как черви – дерево. Небо, омерзительно голубое и ясное, беспощадно позволяло солнцу превращать улицу в пекло. И если это пекло, то все, стоящие перед ним, – псы из-за Стены, обитающие в великом пламени. Псы. А что Абнер мог сказать псам?

В конце концов он замолчал и с удивлением уставился на чашу, протянутую ягратом. Обведенные черным, светлые глаза мольца казались звериными, недобрыми. Кто вообще находит в этом храме хоть какое-то подобие покоя? Абнер поднял голову и увидел: стоя на самом верху красной лестницы и глядя поверх голов, за происходящим наблюдал священник старой веры, в которой он родился. Густав – так звали нынешнего главу – сложил руки на груди. Его белые одежды превратились в большое яркое пятно.

Наверняка сказать было нельзя, но Абнер чувствовал, с каким презрением Густав следит за ним. И не мог того упрекнуть. Будь хоть какой-то шанс, он повернул бы назад. Возможно. Хотя бы малейшая возможность…

– Ваше величество.

Абнер вздрогнул – он не заметил, как вернулся Риг, и теперь с удивлением рассматривал обеспокоенное лицо командира. Нижняя губа отвисла и дергалась, и в глазах застыло совершенно непонятное выражение. Но Абнеру оно не понравилось.

– Погоди, мне нужно закончить ритуал. Потом мы пройдем в храм, и там ты…

– Я понимаю, – торопливо оборвал его Риг и потер шею. – Понимаю, ваше величество. Но тень… Его отправил по вашему поручению Эрих. Однако… он вернулся. Мне доложили одну новость. Вы должны о ней узнать. Праздник…

– Что за новость? – Абнер принял чашу из рук яграта, и тот, услужливо поклонившись, отступил назад. – Говори же.

Риг сглотнул, и кадык его нервно дернулся вверх-вниз над воротом камзола. Отвратительная рысь ехидно скалилась с плоской груди Натала, и Абнеру хотелось плюнуть прямо в ее наглую морду.

– В Калахате восстание. Они объявили войну против короны, – прошептал Риг и округлил глаза, словно сам удивился сказанному.

Боль, смирно сидевшая в ноге, внезапно почувствовала свободу и ринулась вверх. Абнер дернулся и едва не выронил чашу. Народ наконец замолчал – на него выжидающе смотрели сотни глаз. Король должен первым испить священные слезы, которые пролил Слепой бог. А на самом деле – дождевые тучи: их капли собирали для праздника целый год. Потом вся эта толпа ринется внутрь, чтобы получить свою долю благословения. Каждый держал в руках какой-то один предмет, призванный вобрать в себя счастье.

Счастье.

Бешеный пес вцепился в желудок и заскулил. Абнер посмотрел на воду: яграт наполнил глубокую чашу до краев. Оставив слова Рига без ответа, он поднял двумя руками сосуд, постаравшись поднести его как можно ближе к солнечному свету. Благословение чужого бога ему было без надобности. Но играть нужно по заданным правилам, особенно если их писал ты сам.

– Да будут наши сердца очищены через страдания великого и мудрого повелителя душ!

В воздух полетели цветы. Лепестки кружились, оседая на головы, путались в волосах, и каждый смеялся. Бедняки, богачи, голодные, сытые, ночующие в подворотнях и на мягких перинах объединились. Сегодня они все равны перед Слепым богом, безразличным к их красоте или недостаткам и чувствующим только то, что таится внутри. Кто-то из музыкантов завел мотив, полный радости, и Абнер коснулся губами края чаши.

От холодной воды свело зубы, но из-за жажды на вкус она казалась сладкой, как мед. Он пил долго и жадно, и мысли его замерзали, замирали, не давая разыграться страху. «Позволишь ему укусить хоть один раз, и этот шакал будет изводить тебя до конца дней», – говорил Стеврон, потрясая перед лицом огромным волосатым кулаком.

Стеврон.

Абнер внезапно поперхнулся и закашлялся. Руки его, и прежде не желавшие слушаться, стали вялыми и слабыми, и чаша полетела вниз, заскользила по мрамору. Абнер ухватился за горло, захрипел и зацарапал кожу ногтями. Что-то поднималось изнутри, что-то жадное, ненасытное, обитавшее в нем все это время. «Слезы бога очищают», – вспомнил Абнер.

Люмина чадила – совсем как тогда, когда яграт принимал его, нового сына, в большую семью. Все мы здесь – дети Слепого бога, и все равны.

Но кто-то, согласно закону жизни, всегда равнее прочих.