Неведомый

– Ну, не сразу. Я подумаю, что смогу получить за такие ценные сведения.

– Ты сам заставил меня утопить младенца. – Рунд закусила губу, сдерживая гнев. – А теперь хочешь отделаться и оставить свои руки чистыми?

Видимо, решив, что сказал достаточно, Бёв замолчал. Шарк-шарк, шарк-шарк. Ему досталось, конечно, куда больше, чем Рунд, и вряд ли кто-то позаботился о его одежде и еде. Поймав себя на мысли, что ей жаль Бёва, Рунд отвесила самой себе пощечину и, натянув на продрогшие плечи одеяло, свернулась на соломенной подстилке.

На этот раз ей привиделось ристалище. Осень, короткая и дождливая, в том году пришла раньше срока. И сразу же разразилась ливнями – от дурной погоды болела голова, сырость проникла в крепость, вода затопила подвалы с припасами. Но худшим, конечно же, казалось Наниц – испытание, которого Рунд боялась, приближалось с каждым днем. Наступало, стирая последние крохи радости. В казарме поселился сумрак, и свечи, выданные на месяц, разошлись за две недели. Гатру поколотил их палками, а Дацин, всегда сварливая, внезапно расщедрилась и позволила Рунд ночевать в лекарской башне. Засыпалось среди запахов разнотравья тяжело, и поутру голову водило, как от макового дурмана. Дацин обитала в окружении склянок с плавающими в них пальцами, глазами и зародышами. Спать пришлось на сундуке, укрывшись застиранной простыней. Зато старуха всегда растапливала камин и позволяла читать по ночам.

– Хороший лекарь может уснуть когда угодно, а лучший – когда угодно проснуться, – говорила Дацин.

Кто-то постоянно стенал и вскрикивал во сне – здесь, в Паучьей крепости, обитали два гарнизона войск императора. Наемники, они участвовали во множестве битв на чужой земле, а на свою приносили только кровоточащие раны. Здесь разрешались от бремени женщины из окрестных поселений. Робкие, молчаливые, они даже во время родов старались мало шуметь. Рунд, помогавшая им и утопавшая в чужой крови, поначалу пугалась больше рожениц. А потом привыкла.

Дацин спасла ее от сырости, но не могла укрыть от Наниц. Поэтому, когда назначенный день настал, старуха на рассвете растолкала ее клюкой и подгоняла до тех пор, пока Рунд не оказалась под моросящим осенним дождем.

Глинистую почву развезло, и она противно чавкала под ногами. Вместо сандалий им выдали ботинки из жесткой свиной кожи, но радости от этого было мало. Пальцы из-за обувки опухли и стерлись до мяса. Хромая и пытаясь удержать как палку, так и бьющееся от страха сердце, Рунд поплелась на поле. Идти пришлось долго, и плащ отяжелел от влаги, а отросшие волосы прилипли ко лбу. Там, среди жухлой травы, ее ждали другие подростки – встав в круг, они тихо переговаривались. На Рунд не обратили никакого внимания. Только Бёв улыбнулся и подвинулся, уступая свое место. Они сдружились, хотя Рунд и не понимала, чем могла привлечь парня-надзирателя. Тощая, с изувеченным лицом, нелюдимая и молчаливая, Рунд не нравилась даже самой себе.

Четырнадцать будущих тахери, и один из них – лишний. Во рту Рунд пересохло, к горлу подкатила тошнота. Тусклое небо хмурилось неповоротливыми тучами. Ветер, бушевавший ночью, стих, только примял всклокоченный мертвый ковыль. Изредка над их головами проносились птицы, и Рунд все казалось ненастоящим. Словно она очутилась в одном из своих бредовых снов.

Кто-то схватил ее за локоть и, обернувшись, Рунд увидела Гатру. Наставник вцепился в нее пальцами, и на обгоревшем лице его блуждала улыбка.

– Ну что, боишься?

Лгать не имело смысла, и Рунд просто кивнула. Гатру удовлетворенно хмыкнул и похромал в центр круга. Сегодня вместо палки он нес меч – настоящий, выкованный в кузнечном дворе. Хотя ученикам запрещалось туда заглядывать, Рунд порой прокрадывалась и наблюдала за тем, как раздувались мехи, слушала, как вскрикивало раскаленное железо под тяжелым молотом. Из кузницы веяло жаром, и Рунд думала, что она похожа на пекло, где обитают темные духи, побежденные первым императором.

Этот меч Рунд видела впервые. С рукояткой, выкованной в виде женской головы, он казался тяжелым, и поднять такой наверняка было трудно. Только не ее худыми руками. Впрочем, вероятно, ей и не придется этого делать.

Все знали: обратно в крепость один из них не вернется. И Рунд подозревала, что никто не сомневался в имени жертвы. Или, говоря языком тацианцев, наниц.

– Ну… – Гатру осмотрел каждого по очереди, и, когда повернул голову в сторону Рунд, она не отвела взгляд. – Будущий позор империи, вы, надеюсь, понимаете, для чего собрались здесь?

Кто-то засмеялся коротко и громко. Остальные молчали. К этому дню их готовили давно. С первой боли, с клейма, означавшего, что их, как товар, продали императору. Каждый из них носил на спине знак – цифру вместо рабского ошейника. И метку Слепого бога, мученика, отдавшего жизнь за борьбу с колдовством.

Сказки вытравливались из Рунд – она вместе с другими ходила в храм, становилась на колени и читала заветы с протершихся страниц. Шегеш, деревья и шепчущий голос Дануты сменились нудным бормотанием яграта, запахом крови и болью. Служить короне оказалось куда труднее, чем могло показаться.

– Ну. – Голос Гатру вернул Рунд на ристалище, и она поежилась от холода. – Кто будет первым тянуть жребий?

Наставник протянул другую руку, в которой держал зажатыми четырнадцать палочек. Две из них, короче остальных, вытянут будущий наниц и его палач. И только сама судьба распределит между ними роли.

Докажи верность, докажи честность, докажи безжалостность. Столько требований, а Рунд ощущала себя маленькой девочкой, неспособной принимать решения. Дацин утверждала, что смерть – ее подруга. Настало время проверить, так ли это на самом деле.