Вместо ответа мужчина шагнул в спальню. Присев на край кровати, стащил галстук и жилетку, расстегнул пуговицы на манжетах сорочки. Раньше взаимное раздевание перетекало в увлекательную забаву.
— И ты туда же.
Элен упрямо остановилась на пороге спальни, подперев косяк.
— Значит, с бывшей ты можешь обсуждать что угодно. А со мной — раздевайся и в койку? Весь разговор?
Он мотнул головой.
— Есть вещи, от которых тебя ограждаю. Лени не видела и четверти ужасов войны, но ей хватило. Позволь закруглить эту тему.
Элен присела рядом. Хрупкие пальчики скользнули по виску, где спрятался белый волос. Вольдемар не отстранился, но и не схватил ее за руку, не поцеловал. В нем словно что-то заледенело.
— Дорогой! У тебя седина.
— Правда? — он встрепенулся. — Старею. Не успев пожить.
— Так чего же мы ждем?
Потом они лежали и курили. Элен заметила, что ее друг зажег от бычка следующую сигарету. Он никогда не курил две подряд. Никогда не экономил на спичках. И никогда не занимался любовью с отчаянием обреченного, словно в последний раз.
Второй год вместе… Как это все случилось? Она не могла вообразить себя в постели с нацистом с той самой минуты, когда увидела кровавое месиво в кабине грузовика. Но в Софии Вольдемар сам напоминал жертву. И дело даже не в подвернутой лодыжке, не в преследователях. Во взгляде у него сквозило жуткое, беспредельное одиночество. Он лишился чего-то важного, возможно — навсегда. Дядя просил общаться с офицерами Рейха, ловить каждую оброненную фразу, чтоб потом за Ла-Маншем умные люди из обрывков реплик составляли цельную картину о секретах германской державы. Но она поддалась печальным ласкам Вольдемара не из британского патриотизма. Из жалости? Элен не смогла бы ответить на этот вопрос самой себе.
Потом молодой эсэсовец пришел в норму, от софийской потерянности не осталось и тени. Лощеный, похожий скорее на обложку журнала «Дер Штурмер», чем на живого человека, он вызывал, в зависимости от настроения, то раздражение, то бешенство. Но с подругой был чрезвычайно корректен. В первые месяцы щадил ее неопытность и никогда не ограничивался альковными утехами. Пара посещала театральные и кинопремьеры, съездила в Париж. Вольдемар обожал угощать в ресторанах, совершенно не скупясь на продуктовые карточки, будто они водились в его портмоне в бессчетном количестве. Любовался, как девушка поглощает еду, образцово орудуя столовыми приборами — настоящая леди, не то что подруги нацистских выскочек.
Естественно, целыми днями пропадал на службе, исчезал на неделю-другую, ссылаясь на командировки. Чем он там занимался? Душегубством? Пытками? От брошенных невзначай вопросов небрежно отмахивался: канцелярский червь, часами перекладываю ну очень таинственные бумажки. Секретарь-машинистка с погонами СС.
Естественно, о содержимом тех бумажек он не обронил ни звука, к большому неудовольствию сэра Чарльза. Зато периодически высказывал суждения, весьма отличающиеся от передовиц «Фелькишер Беобахтер». Элен прилежно их записывала и отдавала дядюшке. Она не знала — это частное мнение самого Вольдемара или вольнодумство некоторой группы офицеров в святая святых Рейха — Главном управлении имперской безопасности (РСХА). Обязанность доносить на любовника ее не радовала, но что делать…
Польша действительно изменила его. Может, он проникся, что злодейства СД переполняют чашу терпения — человеческую или Божью? Голос дрогнул, когда Вольдемар проговорил: Лени не видела и четверти ужасов войны. Выходит, сам он видел? Он понял, что так нельзя?
В полумраке спальни девушка видела профиль своего мужчины и яркую точку тлеющей сигареты. В невольном порыве прижалась бедром к его ноге. Ей так хотелось верить, что Вольдемар не потерян окончательно!
Глава 27. Бомбардировка
Ночь разорвана воем сирены. Вскакиваю с постели. За окном пляшут яркие световые столбы прожекторов.
— Боже… Что это?