Вот куда заманил ее кузнец Упырь…
А это и есть то самое место, которое оставила Благодетельница для упокоения еретических душ?
Всякое думала Манька, когда гадала долгими ночами, куда подевались ее родители, кто сотворил с нею зло такое, лишив родительской ласки, почему оказалась она на болоте, где нашли ее случайные люди. Думала, может, ищут ее, слезы проливают, а она однажды объявится родителям, и будут они жить-поживать, добра наживать. Ей и в голову не пришло бы, что родная мать решила ее утопить, будто от котенка избавлялась.
Или врет?
С них станется!
Выходит, на роду ей написано гнить в болоте, пока Благодетельница свои парчи изнашивает?
Такая боль резанула сердце, что Манька едва сдержалась. В глазах ее потемнело, хотя солнце еще не село, бросая последние лучи на мрачный болотный пейзаж.
Манька зло зыкнула на старушенцию.
– Ах, ты… Ах, ты тварь! – она задохнулась то ли от лопнувшей боли, то ли от того, что сдавило грудь, замахнулась на женщину посохом, махнув им перед старушечьим лицом. – Давись, тварь, своими глиняными пирогами сама! Подойди только, тронь, я тебя так отхожу, мало не покажется!
Женщина отскочила, заламывая руки для мольбы, и в мгновение каким-то образом оказалась за спиной, так что Манька едва успела повернуться. И вместо мольбы голос ее прозвучал спокойно и уверено, в то время как улыбчивое лицо все еще продолжало улыбаться, привечая в болото.
– Вот увидишь, благо я! Ни горя у меня, ни мучений! Отведай моей стряпни, пока добром прошу! – угрожающе потребовала она, давая понять, что возражений не потерпит. – О-хо-хо! Аха-ха-ха! – расхохоталась зло, прищурив один глаз.
Смех ее прокатился над болотом раскатистым эхом. И как по мановению волшебной палочки, оборвалось лягушачье кваканье, в воздухе повисла оглушительная зловещая тишина, как будто Манька оглохла.
А старушенция продолжала угрожать, глядя зловеще.
– Все вы у меня смирненькие да ласковые, ни один не взъерепенился!
– Отвали! – Манька приготовилась ударить посохом, если Кикимора попробует тащить ее насильно.
Но Кикимора уже стояла впереди, в другом месте, и тут, чего Манька от нее не ожидала, подскочила к ней, ткнув в нее длинным толстым шилом. Манька лишь разворачивалась, чтобы встретиться с ней лицом, и только успела подставить руку, чтобы скосить удар, когда шило воткнулось в ладонь, проткнув насквозь, пришпилив руку к телу. И сразу почувствовала, как острая боль резанула от ладони до предплечья, а в бедре ушла в кость, заглушая боль сердца.
Хлынула кровь, пропитывая грязную одежду.
– Кто может мне угрожать? – хвастливо взвизгнула старушенция, резвясь вокруг нее и выскакивая из пространства то там, то тут. И хохотала, как сумасшедшая. – Я на свете живу, сколько в уме не поместится! Тили-тили тесто, не ты невеста, станешь большою, срубим косою! – насмехалась она. – Тили-тили тесто, в гробу тебе место! – приветливость старухи, как корова языком слизнула.
Манька не успевала за ней поворачиваться и уворачиваться от нее.
– Манька! – заорал перепуганный Дьявол, метнувшись между ними, защищая то ли ее, то ли Кикимору. – У меня! У меня поместится! Я дольше живу! О, череп и кости!.. – он запнулся на полуслове, когда Кикимора с маха проскочила через него.