Когда они вошли в дверь, Эрнест обернулся и сказал, обращаясь к следователю:
— Сеньор, подумайте прежде, чем приступить к тому, что вы намерены делать! Сегодня господами — вы, завтра мы будем ими. Вы страшно раскаетесь в своей жестокости. Теперь можете действовать, сеньор Саргано!
Теперь побледнеть пришла очередь следователю. Он не подозревал, что молодому человеку известно его имя. Как все жестокие люди, он был труслив. Как все бурбонские чиновники, он лучше кого-нибудь другого знал, сколько ненависти накопилось в душе народа против этого правительства и как, стало быть, оно непрочно.
Им овладело раздумье. За раздумьем наступило колебание, за колебанием — нерешительность. Однако, желая спасти свое достоинство, он сказал:
— Подсудимые, щадя вашу молодость, снова заклинаю вас открыть мне всю правду! Обещаю вам немедленную свободу.
Молодые люди молчали.
— Даю вам день на размышление, — сказал он. Затем, обращаясь к сторожам, прибавил:
— Отвести их назад в камеру.
Приказание это было тотчас же исполнено.
Едва ли нужно говорить, что трех пленников на другой день никто не пришел тревожить.
Для них началось мучительное тюремное существование, которое так часто описывалось романистами, что мы не станем повторять его. Никаких известий из внешнего мира. Толпа сторожей входила в камеру (зная человеческую слабость, бурбоны никогда не позволяли сторожу входить к заключенным в секретные камеры иначе, как в сопровождении целой своры своих товарищей), приносила хлеб и миску похлебки и затем исчезала до следующего дня. А между тем из окна они видели, что в городе совершается какое-то движение. Не то, чтобы жители собирались толпами — нет, они знали, что за ними следит ревнивый взгляд ищеек Манискалько. Но походка была как-то быстрее, жесты лихорадочнее, и этого было достаточно, чтобы возбуждать в узниках целую тьму самых мучительных надежд, предположений и опасений. Что с Гарибальди? Победил ли он? Идет ли на Палермо? Или разбит, отступил в глубь острова? Возбуждение горожан могло объясняться одинаково хорошо обеими причинами. И никакой возможности что-нибудь узнать наверное!
Так прошла почти неделя.
Двадцать шестого мая, рано утром, еще задолго до солнечного восхода, они были вдруг разбужены ружейным залпом. Все вскочили и бросились к окну. Оно было заперто ставнями. Но так как в окне ни летом, ни зимою не было рам, а только одна железная решетка, то заключенным удалось проделать вверху маленькую дырочку, сквозь которую можно было увидеть кое-что из происходившего в городе.
Валентин, как житель полей, обладал прекрасным зрением и потому, по безмолвному соглашению, он был выбран для наблюдений. Вскарабкавшись на подоконник, он приложил глаз к дырочке и стал наблюдать.
— Ну, что? — спрашивали его товарищи.
— Пока ничего. Отворяются окна кое-где. Верно проснулись, как и мы.
— Что бы это было? — спросил Роберт.
— Наверно Гарибальди идет на Палермо.
— Дай-то Бог!
В это время новый залп, еще более сильный, заставил задрожать стены. Среди выстрелов ружейных можно было различить и несколько пушечных.
ebooksa