Архивы Дрездена: Кровавые ритуалы. Барабаны зомби

22
18
20
22
24
26
28
30

И если подумать, после четырех сожженных зданий у них есть повод считать так.

– Вы бы лучше заперли лавку на ночь, – посоветовал я Боку с Шилой. – Что ж, пойду поговорю с ними.

Глава 8

Я помедлил мгновение, прежде чем отворить дверь и выйти. Будь моя жизнь кинофильмом, тут полагалось бы играть драматической музыке, но вместо этого приемник в конторе исполнил какой-то разухабистый мотивчик из конца шестидесятых. Если моя жизнь и кино, то явно малобюджетное.

Вопрос заключался только в том, в каком фильме я находился. Скажем, в какой-нибудь вариации на тему «Жаркого полдня» идея выйти представлялась довольно-таки опасной. С другой стороны, не исключался шанс, что я до сих пор пребываю во вступительных кадрах «Мальтийского сокола», так что все, кто пытается выследить чертову птицу, всё еще жаждут со мной поговорить. А в этом случае мне, возможно, предоставлялась неплохая возможность нарыть жизненно важной информации насчет надвигающейся грозы – поисков «Слова Кеммлера».

Однако на всякий случай я встряхнул браслет-оберег, изготовив его к работе. Правой рукой я покрепче сжал покрытую рунами поверхность посоха.

А затем я призвал свою силу.

Я уже говорил, что источником моей магии является жизнь, особенно эмоции. Вы и сами наверняка ощущали ключом бьющую из них энергию, когда восходящая осенняя луна наполняет вас пронизывающим до мозга костей возбуждением или когда первое дуновение теплого весеннего ветра, полного жизни, касается вашего лица, и вас вдруг захлестывает волна беспричинной радости. Музыкальный аккорд, от которого наворачиваются слезы на глаза, взрыв детского смеха, рев переполненных трибун на стадионе – все это заряжено магией.

Моя магия вырастает из всех этих источников. А может, еще из чего-то более темного. Страх ведь тоже эмоция. И ярость. И вожделение, и безумие. Я не слишком добродетелен. Конечно, я не Чарльз Мэнсон какой-нибудь, но и святым меня никак не назовешь. Пожалуй, раньше я был лучше, чем теперь. Слишком много мне с тех пор пришлось видеть людей, искалеченных, убитых или просто запуганных той же самой силой, которая, по идее, должна была бы сделать мир лучше… по крайней мере, не хуже. Чем дальше, тем больше я делаю ошибок, тем больше принимаю недальновидных решений, некоторые из которых стоили кому-то жизни. Раньше я был увереннее в себе. Каким-то… более цельным, что ли.

Дурацкая рука чертовски болела. У меня имелось с полдюжины – один другого краше – поводов бояться, что я и делал. Тошнее всего мне делалось при мысли о том, что допусти я ошибку – и за нее может поплатиться Мёрфи. А если случится такое, я даже не знаю, что делать.

Я впитывал все это – хорошее, плохое, безумное, то негромкое жужжание, от которого дрожали мелкой дрожью идолы, свечи и курильницы на окружавших меня полках. В стеклянной двери я видел свое отражение: на месте левой руки пульсировал, плюясь сердитыми брызгами, клубок голубого огня. Я собирал воедино окружавшую меня энергию, накапливал ее в заряд для обороны – или для нападения. Я не знал, чего хотели от меня эти две фигуры в черном, но если они искали драки… что ж, я не собирался их разочаровывать.

Завернувшись в энергию как в плащ, я вышел на улицу, чтобы встретиться лицом к лицу с теми, которые ждали меня на тротуаре напротив. Я не спешил, шагая медленно и ровно, и следил за теми двумя, но лишь краем глаза. Со стороны казалось, наверное, что я смотрю себе под ноги, и я шел так, пока голубой свет моего оберега не коснулся темных ряс, окрасив черную ткань синим и провалив тени в складках еще глубже. Только тогда я остановился и медленно поднял глаза, встретившись с ними взглядом.

Возможно, мне только показалось, но эти двое чуть отшатнулись, как от порыва ветра. Октябрьский ветер и правда завывал вокруг нас, обжигая кожу ледяным холодом с озера Мичиган.

– Что вам нужно? – спросил я, стараясь, чтобы голос мой не уступал холодом ветру.

– Книгу, – отозвался тот, что выше.

Какую еще книгу? Занятно…

– Гм… Судя по вашему виду, вы большой поклонник Шуберта, – предположил я.

– Скорее Гёте, – возразил он. – Отдай ее мне.

Что ж, значит, его определенно интересовал der Erlking. Голос его звучал как-то… странно, что ли. Несомненно мужской, но не совсем человеческий. В нем слышалось некое вибрирующее жужжание, отчего слова казались едва заметно искаженными. Говорил он медленно, размеренно. Впрочем, иначе вышло бы и вовсе не разборчиво.

– Поцелуйте меня знаете куда, – ответил я. – Ищите себе книгу сами, прихвостни Кеммлеровы.