Они не пошевелились.
– На маскараде у Бьянки. Вы стояли с ней на помосте. – По мере того как я говорил, уверенность моя все крепла. Оба не открывали лиц, но что-то в их манере двигаться было мне хорошо знакомо. – Это вы тогда вручали Леанансидхе тот сувенирчик.
– Возможно, – произнесла Кумори, чуть наклонив голову, что лишний раз подтвердило мои догадки.
– Вечер тогда пошел на редкость наперекосяк. Мне этот кошмар вот уже который год снится.
– И будет сниться еще не один год, – кивнул Коул. – В тот вечер произошло очень много важных событий. О большинстве из которых ты пока не знаешь.
– Адские погремушки, – заметил я. – Пусть я чародей, но до сих пор меня тошнит от штучек типа «я знаю, а ты нет». Если честно, это бесит меня даже больше всего другого.
Коул с Кумори обменялись долгими взглядами.
– Дрезден, – обратилась ко мне Кумори, – если вы хотите избавить себя и других от боли и страданий, уничтожьте книгу.
– Это у вас работа такая? – поинтересовался я. – Разгуливать по белу свету и уничтожать тираж?
– Их напечатали меньше тысячи, – подтвердила Кумори. – Время уничтожило большую их часть. За последний месяц мы разделались с остальными, кроме этих двух, в Чикаго.
– Зачем? – удивился я.
Коул едва заметно пожал плечами:
– Разве мало того, что последователи Кеммлера могут использовать эти знания во зло?
– Вы что, на Совет работаете? – спросил я.
– Разумеется, нет, – ответила Кумори из-под капюшона.
– Ну-ну, – сказал я. – Сдается мне, если бы вы так заботились о предотвращении зла, вы работали бы с Советом, а не просто разыгрывали «Четыреста пятьдесят один градус по Фаренгейту».
– А мне кажется, – отозвалась Кумори, – что, если бы вы так верили в чистоту их помыслов, вы бы сами известили их о происходящем.
Здрасте пожалуйста. Это выходил уже новый мотив: вроде того, что Совет – бяка, а я белый и пушистый. Не знаю, к чему клонила Кумори, но разумным выглядело продолжать разыгрывать эту партию дальше – посмотреть, что она еще такого скажет.
– А кто сказал, что я не сделал этого?
– Бессмысленно, – буркнул Коул.