Довольно мирно все закончилось и в Травино. Хотя коммунистов арестовали и, жестоко избив нагайками, свезли в лавку Макаровых (дом стоит и сейчас), ночью брат дружинника Миронова Яков собрал сход граждан и рассказал о зверствах в Иванчуге. После этого народ сам решил освободить арестованных, так как среди них у многих были родственники. Все произошло без кровопролития, а тех, кто сторожил и избивал коммунистов (Сомова, Тяпугина и др.), посадили в тюрьму[1205]. Чуть дальше на восток располагался Камызяк. Здесь во время выступлений погибло пять человек, включая любившего использовать плетку налоговика Саксонова. Возмездие не заставило себя ждать. Но оно обрушилось на этот раз не только на тех, кто убивал коммунистов. «Схватили ротозеев, которые из простого человеческого любопытства смотрели, как казнили коммунистов. Схватили родственников тех, кто участвовал в мятеже; неугодных советской власти. Например, Ольгу Корневу (56 лет) приговорили к расстрелу за то, что она, когда карательный отряд ходил по дворам, агрессивно встретила членов отряда. Ефима Федорченкова расстреляли за то, что он якобы пожалел для советской власти коня»[1206]. В общей сложности был расстрелян 31 человек[1207].
Мина Аристов, лично выбравшийся в Камызяк, сообщил, что в селе «совершенно отсутствует хлеб, нет продовольствия и медикаментов, люди пухнут с голоду» и отмечено 15 случаев сыпного тифа. Он запросил губернские власти направить сюда хлеб и лекарства[1208]. Кроме того, Аристов настоял на прибытии следственной группы, которая запротоколировала бесчинства налоговой комиссии Саксонова.
Без жертв обошлось в Бахтемире. 11 марта в 14.00 с пристани Ассадулаево сюда прибыла бумага, доставленная нарочным. В бумаге говорилось: «рабочие хотят взять хлеба у власти и просят присоединиться крестьян-ловцов, сообщить в прочие села и арестовать коммунистов-большевиков». Над Народным домом был поднят флаг, а с колокольни стали бить в набат. Собравшиеся сельчане провозгласили создание «Временного революционного комитета», а приглашенным на собрание большевикам сообщили, что те арестованы. Два дня члены бахтемирской комячейки просидели под замком, после чего были освобождены краснофлотцами[1209].
Таким же образом развивались события в Икряном. Прибывшие из мятежной Астрахани красноармейцы Георгий Бусыгин и Николай Гаврилов убедили местных жителей арестовать всю ячейку РКП(б) во главе с комиссаром, но на этом все и закончилось. После того как выяснилось, что в краевом центре волнения подавлены, всех арестованных отпустили. Еще южнее, в Сергиевку, прибыли шесть солдат, направленных «Ревкомитетом» Бахтемира. Собрав сельчан, они вошли в помещение комячейки, где захватили три винтовки. Коммунистов, как и в других соседних селах, арестовали, но избиений и тем более казней не происходило. Спустя сутки до мятежных ловцов дошли слухи из города, что в Астрахани восстание подавлено. Сергиевцы не растерялись и объявили новый сход. 13 марта в 14.00 многолюдное собрание заявило приведенным из заключения коммунистам следующее: «мы, крестьяне, прощаем вас, и отпускаем на свободу, и желаем с вами мирно жить, но предлагаем распустить вашу партийную организацию». Коммунисты, естественно, согласились, а собрание торжественно заявило о роспуске местного «Временного революционного комитета». 15 марта в село прибыли военные моряки из Оранжереи, и все встало на свои места[1210]. По тому же сценарию произошло выступление в расположенном еще южнее селе Зюзино, куда добрались четверо солдат из мятежного 45-го полка.
Отсутствие насилия в отношении советских активистов в селах, расположенных вдоль русла Бахтемира, было отмечено, и никаких репрессий против участников выступлений не проводилось. В Зюзино, например, «на объединенном собрании комячейки с сельсоветом был обсужден вопрос об арестованных и поставлено созвать общее собрание, где вынести резолюцию простить их как малосознательных товарищей»[1211].
Вспышка вооруженного сопротивления была отмечена в западной части дельты, в Воскресеновке. Несколько банд численностью до двух десятков человек каждая, передвигаясь на лодках, нападали на рыбаков из окрестных сел, отбирая деньги и одежду[1212]. 21 марта отсюда был открыт огонь по коммунистическому отряду Логовенко, при этом два бойца получили ранение. Село было занято отрядом из 50 красноармейцев[1213].
Далеко на юге, на острове в Каспийском море, лежал Каралат. Здесь события развивались еще более драматично. Восстание в этом отдаленном рыбачьем селе вспыхнуло для местной власти совершенно неожиданно. В разгар заседания волостного совета у здания собралась толпа агрессивно настроенных мужчин. Часть из них была вооружена, и прозвучали выстрелы – в воздух и по окнам. Раздались крики «Бей коммунистов!». Участники собрания – такие же рыбаки, но вошедшие в местные Советы, – бросились бежать. Некоторым из них это поначалу удалось, но военком Медведев, занимавшийся призывом в Красную армию, был застрелен кем-то из тех, кто в армию идти не хотел.
Психологическая точка была пройдена. Зазвучал набат. Толпа убивала членов компартии и сторонников Советов. Их жен избивали плетками. Милиционера Елдышева загнали в землянку и сожгли живьем. У людей выдергивали зубы, отрубали пальцы, вырезали языки, причем во всей этой зверской экзекуции участвовал местный дьякон[1214].
Всего было растерзано 23 человека, включая директора школы Хромушина, а дома убитых были разграблены. Во главе выступления стали братья Точилины, которые даже начали формировать местное ополчение. Они намеревались подняться вверх по реке в Астрахань и поддержать выступление рабочих и солдат, которое к этому времени уже было разгромлено. В ополчение – по последующей версии следствия – записалось триста пятьдесят человек, то есть почти все мужское население Каралата.
Однако этот отряд до Астрахани не дошел, так как по дороге выяснилось, что в городе мятеж подавлен. Члены отряда тут же возвратились в Каралат, после чего из этого села, еще до прихода отрядов Особого отдела, началось бегство участников восстания в стан белых. Братья Точилины бежали первыми.
Прибывший 25 марта красный отряд расстрелял не успевших скрыться организаторов выступления, включая дьякона местной церкви Михаила Манголова. Всего в Каралате были приговорены к расстрелу 48 человек, однако часть из них, как отмечено выше, успела скрыться[1215]. В 1926 году десять каралатцев были привлечены к ответственности еще и в гражданском производстве по возмещению ущерба родственникам убитых ими односельчан[1216].
Конец военной диктатуры и смерть Трусова
Временный Военно-революционный комитет просуществовал недолго, всего два месяца. 25 апреля Константин Мехоношин его распустил[1217]. Военная диктатура в Астраханском крае была свернута. Справедливо отметить, что самые сложные события, связанные с фактическим окружением Нижнего Поволжья белыми дивизиями, еще только предстояли. Спустя всего три месяца войска противника возьмут Астрахань в кольцо и создадут реальную угрозу для города.
Однако летом 1919 года никакой военной диктатуры в Астрахани объявлять не станут. Более того, расширятся полномочия Советов, и уменьшится власть ЧК. Таким образом, реальной целью Военно-революционного комитета во главе с Кировым было вовсе не противодействие белым, а подавление астраханского рабочего движения, крайнее неудобство которым испытывали все «центровики» и «бакинцы». Как только астраханские профсоюзы были разгромлены, выяснилось, что никакой особой военной диктатуры в Астрахани и не требуется, невзирая даже на появление казачьих разъездов в 15 км от губернской столицы.
После роспуска ВРС Сергей Киров перестал быть диктатором и перешел на скромную роль заведующего политотделом XI армии, сменив умершую от тифа Веру Павлову (жену Мехоношина). Кроме того, он вошел в состав армейского Реввоенсовета, выполняя роль агитатора в армии и обеспечивая политическую коммуникацию с Москвой.
Однако разгром астраханских профсоюзов, большевиков и социалистов, осуществленный Кировым, Колесниковой, Бабкиным, Атарбековым и другими командированными товарищами, уже стал свершившимся фактом.
13 апреля от тифа умер Александр Трусов. Для «астраханской партии» его смерть стала особенной потерей. Открытый, образованный, принципиальный и одновременно умеющий слышать оппонента профсоюзный лидер был проблемой для нового руководства края и надеждой для людей. Трусов старался выручать активистов из числа эсеров и других конкурентных партий, обличал пороки «новых коммунистов», спорил с Колесниковой и просто старался помогать людям. Мартовский расстрел астраханских рабочих, на который он не мог повлиять, стал для него личной трагедией. Он решил покинуть город и выехал в Москву. По дороге, в Саратове, Трусова настигла болезнь, и он скончался. Его тело было доставлено по железной дороге в Астрахань.
Астраханцы скорбели по уходу Трусова. Красноярец Мальцев писал в «Пролетарской мысли» про «ум, такт, удивительную терпимость и уважение тов. Трусова к чужому мнению, даже в тех случаях, когда оно резко противоречило его собственному. Благодаря этому качеству т. Трусова уважали как друзья, так и его политические враги». «Пролетарская мысль» была органом губисполкома, где еще сохранялось влияние «астраханской партии»[1218]. Спустя неделю после этой публикации газету закрыли.
Реакция на смерть Трусова среди нового начальства была другой. Оно даже не пыталось скрыть неприязнь к собственному товарищу по партии. В «Коммунисте» появился столь двусмысленный некролог, что есть смысл привести из него просторную цитату: «Трусов отказывался занять ответственный советский пост, жизнь его оттерла, появились у него разногласия и с партией, и с товарищами рабочими… авторитет его, хотя в последнее время и пошатнувшийся, стоит все же высоко. В последнее время он уже не был признанным вождем» и т. п. Сквозь зубы редакция «Коммуниста» все же признала кристальную честность Александра Евдокимовича, а также «прежние великие заслуги перед революцией»[1219].
Вдове Трусова было отказано в финансовой поддержке, и она уехала на родину в Козлов.
ebooksa