За подводой по грязной снеговой мякоти волочились ее санки, за санками, опустив тяжелую лобастую голову, покорно тянулся Валет… Любила Александра лошадей, любила санные дороги и сейчас, когда забылось о всех тяготах и заботах будней, хорошо, бездумно лежалось ей на чистой желтизне хлебной соломы. Неторопливо, обласканные голубизной неба и солнцем, плыли мимо березы и подсиненные покровы водянистых снегов — звонкой весенней радостью жил этот яркий апрельский день.
Они полулежали в санях лицом к лицу, и тотчас углядела Александра страшные метки войны на парне. Кисть его левой руки отливала нездоровой синевой, а два пальца — гладкие, тонкие, безжизненно поджаты к нутру усохшей ладони. И шинель на попутчике там и тут усыпана маленькими круглыми заплатками.
Он увидел внимательный пригляд женщины и опять засмущался.
— Пулечками решетило… Навряд ли живым прежний хозяин шинелки вышел из боя. А мне ее в госпитале такую вот удружили. Не досмотрел сразу, а после-то, в вагоне, шуметь уж не с кем… Откуда будем, красавица?
Александра назвала свой поселок.
— Слышал про завод. Шпалу ширкаем?
— Шпалу.
— Из ссыльных спецов?
— Нет, я — вольная. Мы чалдоны местные.
Парень закурил самосаду, густо задышал табаком.
— У вас, на заводе, еще ладно. По норме, а все ж хлеб, жиры, сахар дают. Ну и товар…
— Товар — это больше на сплаве. А на заводе только рамщикам, кто на выкатке леса, в машинном. Правда, выпросишь иногда на ребятишек…
— Вот-вот. А у нас, возьми. Приехал я из госпиталя, пришел в колхозный клубик, а половина девок в холстах…
— Ты теперь у них первым парнем… Костюм-от поищи такой. Только не заносись перед девками.
— Да не успел, женюсь вот… — парень вздохнул. — У меня гонору не было и нет — откуда-а… Потому и уговорили бабы, руководь ими и все тут! Пришла соседка-председательша и чуть в ноги не падат: ослобони, Витенька, задергали меня вконец, а ведь семья… Каждую неделю не по разу вызывают в район. Севодня соседям подсоби, завтра займ распространяй, послезавтра доложи о вывозке навоза на колхозные поля, а там за молоко, за мясо спрос. Опять же совещанья, собранья, разнарядки ежедневно. Но главное — бабы! Без мужей дома во всем нехватки, похоронки — злые стали бабы. Которой слово скажешь, а она тебе горяченьких, два да три…
— Значит, принимаешь печать?
— Приходится! Раздумался: зачем мне такой хомут… Я уж и вслух в конторе говорил: ну, пробыл на фронте месяц, ну ранило… А председателем-то за что? У меня медали и той нет. «Все равно! — уговаривает соседка. — Ты молодой, грамотешка есть. А главное — фронтовик калеченый. Тебя кто постесняется, а кто и хвост подожмет, как по-мужски-то прикрикнешь». От, едрена копалка! Двух лет войны не прошло, а заметно деревня наша заплошала — пошто?
— Где слабко, там и рвется.
— Верно… Сидим вчера с матерью, едим картовочку, считай, без хлеба, она и загорюнилась: как так? Прежню германску взять… Целых три года замиренья не было, а потом и гражданска. У нас в деревне тоже многих мужиков и парней царь-батюшка на позиции взял, тоже во многих домах одни бабы да подростки остались. Тяжело, через велику силу, а вели мы свое хозяйство. Землю не запускали, скотину держали сытой. Были, конешно, и такие, кому туго приходилось, но уж без хлеба-то никто за стол не садился. А про хлебны эти карточки, про нонешнюю страшную дороговись и в городу не слыхивали. К примеру, у купца в волости. Да у нево и в войну лавка не пустовала…
— Что теперь на старое озираться! Тебе, Витенька, вперед смотреть. Душой не зачерствей, как колхозные дела-то примешь. Не обижай людей, особливо вдов…
ebooksa