— Постараюсь, — парень завозился в санях. — Ты, землячка, питалась ли севодня? Вот кошель, а в нем шаньги картовны — ешь! Н-но, Серуха-а…
Парень хлестнул лошадь бичом и закурил опять. В передок саней зашлепали тяжелые комья сырого снега.
«Валету хоть немного перепадет!» — радовалась Александра, развязывая жесткий солдатский мешок.
Руки ее дрожали.
Верка прибежала еще до первого заводского гудка. Александра только слезла с печи, только-только размялась у стола.
— Жива мешочница!
— Какая мешочница… Я не воровать ходила.
— Шурья, книжки читать надо. Были такие, которые голодающие. В двадцатых, после в тридцатых, теперь в сороковых, вот третьим заходом… Ну как ты, сухой ли ногой дошла?
Тихое утреннее солнце робко заглядывало в широкие окна барака.
— То и боялась, что обезножею. Еле доплелась вчера, портянки хоть выжми. Да вроде обошлось. Пропотела за ночь на кирпичах, голова не болит, и кости молчат. На заводе что?
— Глаза-то у тебя как ввалились… А на заводе все тож: труба дымит, гудок гудит, шпала идет, а Марценюк орет.
— Ты-то потише, Вера. Ребят разбудишь.
Спирина присела на лавку, понизила голос:
— На всю биржу базлал вчера Марценюк: прогул у Лучининой, докладную подам директору! Не выдержала, подошла — чево ты базлашь, к чему хай поднял? Я же в смену вышла, я за Шурью ишачила! Ну, обозвал меня кулацкой мордой и убежал в курилку.
— Дур-рак! И уши холодные…
— Пробу ставить негде! — Спирина комкала в руках полушалок, серые глаза ее подернулись грустной дымкой. — Слушай, Шурья… Что кулацкая дочь — этим меня начальство не унизит, не-ет! Я от родного отца не отрекаюсь, вся-то и вина ево была в том, что пашню любил да много работал. Бывало, уж большеньку посадит на колени, погладит, да и вздохнет: «Росточком ты у меня, Веруня, не вышла — жидковата для крестьянских делов… Старайся в школе, хочу видеть учительшой.» Не дали мне учиться, как из семьи лишенца. Вот в лесу надсажаться — это изволь! А мужику моему, тоже кулацкому-то сынку, и другое милостиво разрешили: голову сложить на фронте за любимую родину. За ту, которой лишили…
— Не расходись, Верочка. Не стоит Марценюк тово. У Васиньчука перенял манеру лаяться…
Спирина пожала плечами, вздохнула.
— Только забудешься, только в ряд с другими себя поставишь, а начальство обязательно сыпанет соли на рану незаживную, и опять ломай Верка башку: почем же пара гребешков…
Александра слила воду из чугуна, вывалила картошку прямо на стол.
ebooksa