— Афанасьич! Это до каких пор он меня мытарить будет? И заступы мне ниоткуда нет. Моте бы в часть написать, да где он, мой Мотя… В сплавконтору с бумагой идти, так вишь какую зловредную моду наверху завели: Васиньчуку же и вернут жалобу для разбора…
Давно знал старый мастер, что кроется за теми отказами директора. Было, говорил с ним на полном серьезе, да и шутил с понятным намеком: «Вернется Лучинин с фронта — гляди-и… Мужик он здоровый, кабы ребра тебе в горячах не пересчитал».
В курилке, в клетушке для мастеров Баюшев сидел сумрачный, крепко тер пальцами морщинистый лоб.
— Ну как отпустить без директора? Не дано мне такова права!
Александра чуть не в слезы.
— Нужда ведь на базар гонит — это понять можно? Дорога падает, не седни-завтра забереги выступят на Оби. Не привезу сейчас картошки — чем жить? На ребятишек уж глядеть больно…
Илья Афанасьевич таких вот разговоров о детях не выдерживал. Махнул рукой, крякнул и отпустил.
Были у нее деньги: мясо как-никак продала и сумела сберечи вырученные рубли. Только деньги трогать не решилась, отложены они на куплю нетели. Завернула в полушалок суконный костюм Матвея: прости уж муженек, в котомку его и вот в третьем часу ночи вышла из поселка.
Тех ночных страхов, того чувства одиночества, тоскливой потерянности одаль человеческого жилья — этого ничего Александра и сызмалу не знала. Отец охотничал, рано начал брать ее с собой и вовремя отвел всякие пустые боязни. А потом не раз случалось, что и одна ночевала в промысловой тайге. Дорога в район знакома — дорога лугами, глазу открытая, какие страхи. Вон Валет впереди трусит, Валет кобель серьезный, хозяйку не даст в обиду.
А забереги уже выступили на Оби. Здесь, под пологим яром, мерцала неровная полоска черной воды, и кабы не плахи, перекинутые на ледяную твердь — заворачивай-ка ты, Александра, обратно, да и досыпай эту сырую апрельскую ночь.
Снега на прямом рукаве Оби уже подтаяли, теплые ветры прихотливо выдули их, и сейчас, в неверном лунном свете странное зрелище являла река. Казалось, что она вскрылась, что это не лед и снег, а мелкие голубоватые волны беззвучно плещутся между черными покатостями высоких берегов. И жутковато глядеть вдаль, неуверенно, с опаской шагалось по косому росчерку расквашенного зимника.
Глинистым, широким взвозом поднялась на противоположный берег. Все также впереди легкой желтой тенью бежал Валет. И хотя мир был полон звуков, каких-то тяжелых шорохов в кустах, кобель не ударялся по сторонам, он знал, что путь дальний, и своей ровной, мягкой побежкой как бы звал, тянул за собой хозяйку.
Зимник пролегал прибрежными лугами, справа размывчивую неясность ночных далей пятнали черные ветлы, и когда эти ветлы подходили к самой дороге, слышался запах их влажной коры и тот особенный запах молодых вершинных сучьев, которые уже очнулись от зимней дремы и теперь, наверное, набухали.
Прошла маленькую деревушку Федоровку, за ней на широких солнечных угревах корочка дороги сильно проседала под ногами, тревожила Александру: достанется ей завтра днем, ой хватит она мурцовки с этой картошкой!
«Ты, перво, купи ее, картошку-то, — торопливо оговаривала себя Александра. — Весна, у деревенских погреба тоже не бездонные. Если бы деньги в кармане… Возьмет ли кто костюм, кому теперь выряжаться! Вся надежда на случайного покупщика, а и подвернется какой — настоящей-то цены все равно не даст. Прости ты, Мотя, свою Сашу. Не себя ради, сынов твоих спасаю от голода. Потому задешево и придется уступить лопотину».
Вдруг на другое качнуло в мыслях Александру. Вдруг опять ее раскаяние захватило. У нее даже слезы на глазах выступили.
«И честь мужа задешево ты уступила…»
Не скорбела бы она, не мучилась, если бы хоть какая-то вина числилась за Матвеем. Да, уцепилась бы теперь за его промашку, за его бывший грешок — вот, вот… Есть оправдание своему падению, своему греху! На других баб Матвей не заглядывался, бить не бил и о домашнем, о ребятишках радел не хужей других. «Ну, что это за мужик, который ни разу, ни в чем не оступился!» — опять и опять злилась на Матвея Александра. Ни ревности в ней не поднял и не унизил перед другой женщиной. А, правда, жила бы она сейчас обидчивой памятью, кивала на шатость, на провинку мужа и по злобе-то оправдывалась легко: как аукнулось, так и откликнулось, Мотенька. Так-то, милой!
Да нет… Пускай измена, загляд в чужой огород… Неужели по тому судимому правилу жить в семье, когда око за око. Что же содеется? К одному злу другое добавь… Нет, ни в какие разумные ворота такое не лезет!
Может, в живых уже нет Матвея…
ebooksa