И невольно взгрустнул директор, незванно горчинка на его сердце пала.
Сам свою личную жизнь испохабил! Одно-то ухватил, да другое, не главное ли, потерял. Сломя голову кинулся когда-то за приезжей учительницей. Как только не распинался перед ней, вспомнить стыдно! Нет, не чувства, а самый трезвый расчет был втереться в маленький круг поселковой интеллигенции, а тогда эта интеллигенция была в чести. Женился и опять намеренно рвал себя на работе, угодничал кому надо, на собраниях кричал нехитрые производственные агитки, и заметило, наконец, начальство. Жена — учительница, стахановец, радеет о производстве и понимает текущий момент… Вначале десятником, после мастером поставили, а теперь война и на директорское место посадила — худо ли? Все хорошо: бронь от фронта, здоров, план Васиньчук дает, жратвы хватает, а только той тёплой, желанной жизни-то и нет, нет!
Спирина опять, теперь уж без надрыва, порывалась петь. Она уже перебралась к своему инженеру, терлась о его плечо, он так и сиял своим жирным похотливым лицом.
— Мы провожаться пойдем! — внезапно объявила Верка. Пока ее инженер одевался в кути, она вполголоса оправдывалась у стола:
— Не дойдет один до дому мой бриллиантовый… Я ево потихоньку до калиточки доведу. А ты, Шурья, сама уж тут хозяйничай. Спирт есть, керосин не выгорел — беседуйте по душам…
— Бросаешь… Ну, мотай! — зло махнула рукой Александра и с болью в глазах прислонилась к русской печи.
Уже в дверях Верка хохотнула мелким бесовским смехом:
— Ну, не ругайтесь туточки!
Александра подошла к стене, что разъединяла барак на две половины, прислушалась. Конечно, спят давно ребятишки. И Веркина Таечка с ними. Ну, полати большие, с запасом мастерились… Она вернулась к печи, сложила на груди свои большие полные руки, недвижными глазами смотрела на осевший огонь в лампе и одно-единственное билось в ее расслабленной хмелем голове: «Хоть свою постель на этот раз не опоганю…»
Васиньчук сидел к ней спиной. На широких плечах его, на белой рубашке, на жидковатых, грязного цвета волосах лежали желтоватые блики света. Какое-то время он сидел за столом неподвижно или уж слишком спокойный, или до предела напряженный.
Она ждала, когда он поднимется.
Может, уйти надо, надо бы уйти…
Директор встал с табурета медленно, медленно повернулся, и ему сразу увиделась эта растерянность Александры, эта мелкая суета ее тревожных пальцев…
Открытая беззащитность женщины, ее молчаливая неловкость ободряла, придавала смелости. «Сейчас или уже никогда, пожалуй… — Васиньчук еще какое-то мгновенье колебался. — А! Не целину ей терять…»
Он тяжело шагнул к простенку, приставил ладонь к стеклу лампы и коротким выдохом погасил свет.
Уже в потемках странной, пугающей белизной вспыхнула в ее глазах рубаха директора. Показалось, что он ухмыльнулся там, у стола. Она с горечью успела подумать: «Был когда-то от него поклон, а теперь прет на рожон».
Сильным, коротким движением рук Васиньчук обхватил Александру за плечи, рванул от печи, а потом немую, бесчувственную грубо попятил к Веркиной кровати.
Потушенная лампа сильно воняла керосином.
Поселок Лоскутова Грива подпирался с западной стороны Обью, а с восточной — Чулымом, что заканчивался устьем у соседнего поселка сплавщиков — Базы.
На работу сегодня во вторую смену, с утра пошла она на Чулым — стояла самая пора рыбачить закидушкой.
ebooksa