Сильно подстегнуло Васиньчука письмо Матвея, о письме сразу же узнали в поселке, та же почтарка разнесла. В директоре тут же поднялась глухая, как бы и законная уже, ревность. Два месяца тем и грел себя, что все, нет в живых Лучинина. Да, только и осталось дождаться похоронки. Как добре складывалось! Тут, кстати этот прогул Александры, ее материнский страх перед судом…
Как никогда, кажется, хотелось директору повторной близости с Александрой. Смотрел он сейчас на нее и горячил себя мужским желанием: вон, стоит она у воды близкая и далекая… Красная вязаная кофта, юбка в обтяжку — красивая вся. Торопись, ухвати ее, а то грянет муж и облизнешься только.
Вроде как и затосковал Васиньчук. Вдруг неожиданным озарением открылось ему, что стал он совсем другим за последние годы. Ничего, ничего от того чистого парня не осталось, одна вот эта тоска. Это после женитьбы он стал всяким дерьмом обрастать. Ну, ладно, распусти нюни, покажи себя тем, далеким… А случись, на фронт отправят… Все, все кончится для тебя в этом мире, а другого-то мира нет! Э, да что ей сделается, если и переспит с чужим мужиком. Разве повздыхает после по-бабьи. Так, не монашеского звания, долго маяться не будет!
Они присели у воды. Уже темная к вечеру, она мягко шевелилась у носков сапог.
Александра глядела, как справа от нее, на самой бровке берега, сверкала на заходящем солнце толстая глыба льда. Будто огонь пылал внутри этой глыбы, просвечивал ее, топил своим жаром, и розовые тягучие капли мягко падали на яркую зелень молодой травки…
Васиньчук осторожно дотронулся до плеча Александры, а когда она обернулась, снова открыто улыбнулся ей.
— Довольна ты катками?
— Еще бы! Какие муки для работяг кончились, слава те, Господи!
— Люблю я тебя, Саша…
— Не надо! — почти взмолилась она, думая о директоре с затаенной благодарностью. Сколько дней с той ночи прошло, а он ни разу не напомнил о случившемся, не домогался до нее, как Бояркин. Может, и в самом деле любил все эти годы? Жену-то уж точно, что не любил. А зачем позвал сюда? Да, конечно, рад этим каткам, этой придумке. Видно, захотел и ее вот порадовать: гляди, все по слову твоему…
— Не надо. Поздно с этим, я говорила… — Александра часто-часто заморгала своими черными ресницами, перемогла себя и задумалась о том своем, что было недоступно Васиньчуку.
Он знал, помнил: умела она уйти в себя. Случалось, замолчит вот так же и попробуй верни ты ее к себе. Легким, веселым голосом Васиньчук сказал ту близкую, ту ходячую фразу:
— Лучше поздно, чем никогда. Я приду сегодня, а Саша…
Ее поразило то, о чем он, оказывается, думал, с чем пришел к ней. Неужели не понял, что ничего уже не воротишь прежнего, что не отзовется уже она ему ни душой, ни телом. Другой бы мужик, однако, гордость свою выказал, а этот… И ведь знает, что муж скоро явится… Сволочи они с Бояркиным! Чужую бабу торопятся считать своей, ждут, что она обязана расстилаться перед ними…
Какая-то обманная веселость вдруг поднялась в Александре. Наверное, та самая, с какой пришел сегодня к ней Васиньчук. Она спряталась за грубоватое добродушие:
— И не дурись! Слушай, ты же без меня голодным не ходишь!
Это задело его, но директор не решился возразить и, едва скрывая свое раздражение, сказал так, как сказал бы уже о том, с чем она согласилась.
— Стемнеет — приду.
Она порывисто поднялась.
— Поцелуешь пробой и пойдешь домой… Ну, меня у вагонетки Карпушева ждет.
ebooksa