— Открыто на отца пойдешь… Гляди, по щекам не нахлестан! — басисто расхохотался Половников. Он опять откинул голову и пухлая складка двойного подбородка широко опоясала запылавшее в смехе лицо.
— Поднял уже руку…
— Ври с короба три! Бредни несешь…
— Пристрелил я его в горячах. Наповал!
Несколько мгновений Половников оторопело таращил на Степана свои заплывшие жиром глазки — мелькнуло у служивого, захватил, было, его момент неверия. Он прохрипел:
— Гад ты такой! Подлюга…
Степан дико захохотал — увидел, что рука Половникова потянулась к поясному ремню и далее к кобуре. Он укоризненно покачал головой, предупредил:
— За пушечку не надо… Ага, а то рассержусь — я быстрый в руке и ноге. И моргнуть не успеешь, как обезоружу, в разведке же служил. Никуда я не сбегу. С батей кончил вчера и сбежал бы, мог бы! Ружья, припасы есть, жратвы не занимать, по тайге ходить умею, снег почти сошел, овчарок у вас нет — канул бы я бесследно за Чулымом. Ага, ищи после иголку в стоге сена!
Половников приходил в себя. Конечно, раз вчера с испугу не смотался, теперь не уйдет!
— Выкладывай!! — сглатывая слюну, зло покосился милицейский и тяжело сел за стол.
Степан опять не мог унять тик правого глаза. С веселым отчаянием коротко рассказал о случившемся и закурил.
Половников чуть не взвыл.
— Из-за бабы! Дур-рак! Набитый дурак…
— Из-за женщины! — взревел Степан и грохнул кулаком по столу.
Половников малость смягчил лицо.
— Да она, может, сама ждала той минуты…
— Закричала на всю тайгу!
Половников, качая головой, вздохнул.
— Дуралей ты, Степка. Молодой и очень-очень глупый. Ну, минутно и поревела бы баба, а после-то спасибо сказала, у них, у бабочек, сердца отходчивы… Лукьян, знаю, в полной мужской силе, любили его зазнобушки… Да в эти дела как встревать. Они, бабы, всегда для виду глаза помочат в таких-то случаях: я — хорошая, я — ни-ни. Знаем мы их вдоль и поперек!
— Привыкли вы тут, в тайге… Своя рука владыка, что хочу, то и ворочу…