Степан собрал на стол, принес самогон. Пить он не хотел — голова со вчерашнего болела, но Половников никаких резонов не слушал, налил в два стакана.
— Я бутылочку спирта привез, мы после втроем ее распочнем, — похвалился милицейский и весело сознался: — Я что так рано… В Трактовой работал — у ваших соседей. Кончил вчера поздно, сегодня по холодку-то и махнул сюда.
Оттягивал свое признание Степан. Так хорошо было сейчас сидеть за столам, бездумно слушать и не нарушать радостного настроя гостя.
— Что вы там, в Трактовой?
— А ты чево завыкал? — поймал Степана на слове Половников. — Не надо, мы ж не чужие, да и не на людях!
Гость ел шумно, с завидным аппетитом и рассказывал:
— Что в Трактовой… корову колхозную прирезали да съели. Вот, ехал уж сюда, на кордон, и ум нараскоряку. Наличия злостного убоя нет. Протокол заседания правления колхоза оформлен, мясо роздано голодающим семьям красноармеек по надлежащей ведомости… По-житейски судить — все ладно. Но ведь закон есть закон. Тут на общественное замах, а уж за это больно бьем по рукам!
— Так ведь, Одесса-мама… Колхозная демократия сработала: все наше, нам и распоряжаться…
— Ишь ты! Если мы все-то отдадим на откуп такой демократии, то до чего дойдем — прирежут весь скот! Писать не писать бумагу — думай вот Половников. Хитрованы в Трактовой… Справкой ветфельдшера прикрылись: корова-де не дойная, подлежит выбраковке. Все бы ничево, да колхозик-то, сам знаешь, кулацкий.[50] А потом, дело уже заведено, его ж умно закрыть надо. Нас тоже сверху проверяют.
— Кинь ты это дело в печку!
— Что, кулачья жалко? Это сыну Лукьяна Закутина…
— Да при чем тут жалость! Давно бы уж и поумнеть. Ведь как выходит: в глаза ты им «товарищи колхозники», да еще и «дорогие», а как сойдешь с трибуны, в спину-то — кулачьё — с плевком… Я тут с батей поцапался из-за этова самова. Тоже со старой азбукой политграмоты никак расстаться не хочет. Ко всему говорю: что нос-то дерешь, давай-ка по правде. Из той же Трактовой мужики, парни жизни отдают на фронте и в трудармии надсажаются, а ты, активист тридцатых годов? Ты — вольный, ты же самый преданный Советской власти, а защищать ее не схотел, увильнул от фронта. Сидишь на кордоне, самогон тянешь, картовочкой, тем-сем спекулируешь, над женой кобенишься всяко разно — кто ж ты после всево этово есть?!
— От фронта я Лукьяна поберег! — без тени смущения, даже и с похвальбой признался Половников.
Степан намеренно дерзил: все равно ему в тюрьму! А потом поднималось в нем опять то, что принес он с фронта: резкую прямоту суждений. Ежели правда на твоей стороне — прямой автоматной очередью говори!
— Тебя, дядя Алексей, уж за одно это бы в штрафную. Ага, вместе с батей!
Половников закинул крупную, коротко стриженую голову назад, хлебнул самогона и замахал легкой ладонью перед распахнутым ртом. Перевел дух и весело подмигнул хитроватым глазом.
— И как эту самогонь беспартейные пьют!
Он встал, поглядел на часы, смахнул с верха конторки пыль, походя пристукнул по матовому стеклу абажура висячей лампы и широко заходил по горнице. Оглаживая ладонями ремень на темной гимнастерке, засверкал быстрыми глазами.
— Не пойму я чтой-то… Вы, фронтовики, как с цепи сорвались. Вон, в районе. Приходят и чуть что кулаками по столам в учреждениях: тут не так, здесь не эдак, вынь да положи! Вот и в Трактовой вчера сынок-то председателя. Шинелку рванул, костылем машет: права мне качать начал. «Ах, ты, стервец, думаю… Да пять-шесть лет назад, я б тебя в комендатуру, да ты бы у меня шелковым оттуда вылетел, а после за версту всякое начальство обегал.» А теперь как мне с ним? Паспорт получил — вольный, собака! Смотри, Степка… Мы ершистых видывали много. Быстро рога-то ломали. Короче, не наступай на батю. Я соображаю: на пули ты на фронте лез, догадываюсь, что не остыл еще. Пойми, таких, как твой отец, и поберечь не грех: опора здесь наша. Ты одно прими: мы тоже верно советской власти послужили, нам тоже хватало врагов. И враги эти наши были всех мастей, изо всех волостей. Помню, тут однажды в тайге. Как ни хороши были ребятки, да легли под еловые лапки… Вот так: ты напрямки, и я напрямки.
— С ссыльными воевать было хорошо, рассказывал батя, — усмехнулся Степан. — Погеройствовал он много. А заодно и мать мучил долгих пятнадцать лет. Но теперь-то все-е, кончилось это для родителя!
ebooksa