— Не возьму…
— Сержант! — рявкнул Степан. — Кто из нас старшой?! — и ласково заглянул Андрею в глаза. — Бери, от лишков даю, знаешь. Голодуют же твои… Давай, затягивай мешок и на лошаку. Да, а посошок-то налить надо?
— Ой, надо! — весело согласился Андрей.
Четверть самогона стояла в кути. Степан налил по полному стакану.
— А вот и капустка, давай ее сюда!
Андрей торжественно поднял стакан. Парни стояли лицом к лицу. И вдруг Степан, глядя на расстегнутую гимнастерку приятеля, на целлулоидный подворотничок, вспомнил:
— Ты дареную отцом рубаху-то взял?
— Забыл! В горнице она, на спинке стула висит.
— Забирай! А я тебе бутылку самогони домой налью…
Андрей вышел из горницы бледный, потрясенный. На вытянутых руках он держал две рубахи.
— А эта у вас откуда?
Степан обернулся, скривил лицо.
— Тебе что за дело… Взял свою и — радуйся! Ты ж видел сколько их у бати. Наверное, из другого сундука достал. Да ты чево, чево-о…
Андрей бросил на лавку рубахи и, наконец, перевел дух.
— Эта вот — отцова рубаха! Вот и пятнышко на ней. Надел, как на фронт уходить. Так берегся, а посадил пятнышко за столом…
Степан прикусил губу, приглядывался к голубому шелку рубахи, к высокой вышивке на подоле — красотища…
Андрей переминался у лавки, мучился догадками. Степан прозрел сразу, сразу соединил все и вся: мука на крыльце, рубаха в горнице, а вон, на подоконнике, смятые деньги — это ж мать Андрея была! Конечно, и глаза у них одинаковые, с голубинкой…
Андрея давила тоска. Теперь он почти ненавидел дом Лукьяна и это свое житье у Закутиных. Ему, Андрею, тоже не надо было много думать, чтобы понять, как отцова рубаха оказалась на кордоне. Выходит, плохи дела у матери с кормежкой, если она вынесла из барака самое последнее, самое дорогое, когда же она приходила сюда — год, два назад?
А может и нынче, недавно…
— Слушай, Степан, — Андрей почти взмолился. — Давай так: эту вот дареную оставлю, а родителеву заберу. Ты пойми — па-амять…