Настаивать Жан, по-видимому, не стал, увидев, вероятно, что большого толку из новоявленной сестры не выходит, – о каких-либо дальнейших его контактах с госпожой дез-Армуаз сведений нет. Но первоначальную рекламу он ей сделал. И отголоски пошли по стране. Именно в эти времена, около 1440 г., в сокращённой Бретанской хронике появилась запись: «Девушка была сожжена в Руане или приговорена к сожжению»; и в анонимной Нормандской хронике: англичане «публично сожгли её или же другую женщину, на неё похожую, о чём мнения расходились и ещё расходятся у многих». А в июле 1439 г. госпожа дез-Армуаз явилась в Орлеан.
Ранее она всё время держалась за пределами королевства – в районе Меца и в Люксембурге, где власти тогда не ладили с французской монархией; к тому же по сведениям, которые приводит Гродидье де Матон, владения её мужа в герцогстве Барском были уже в 1435 г. конфискованы Рене Анжуйским за попытку самовольной их передачи в чужие руки. Но к лету 1439 г. она, по-видимому, уже овдовела и решила рискнуть.
Из орлеанских счетов видно, что город её чествовал начиная с 18 июля. 1 августа ей поднесли очень значительный денежный подарок – 210 парижских фунтов – «за благо, оказанное ею городу во время осады», после чего она немедленно «отбыла из этого города», не оставшись даже на обед, назначенный на тот же самый день с участием Жака Люилье – одного из тех, кто несомненно знал Жанну в 1429 г. (Ещё одна запись, от 3 сентября, значительно отстоящая от первой, относится, очевидно, к возмещению расходов, ранее понесённых для угощения госпожи дез-Армуаз.) Отбыла она из Орлеана в то время, когда там стало известно о скором прибытии короля (он приехал 20 августа).
В сентябре Гийом Беллье, тот самый, у которого Девушка жила в Шиноне, теперь – буржский бальи, посылал в Орлеан выяснять, что там случилось, и направил к королю доклад с каким-то письмом от госпожи дез-Армуаз. А тем временем особа, именовавшая себя Девушкой Жанной, – по всей вероятности, та же самая, – появилась на короткое время при войсках Жиля де Реца, тогда уже предавшегося чёрной магии с содомским развратом и с убийствами детей (он был арестован в следующем году). В отпускной грамоте, выданной некоему Сикенвилю в июне 1441 г., упомянуто, что «приблизительно два года тому назад», т. е. в 1439 г. – вероятно, через некоторое время после отбытия госпожи дез-Армуаз из Орлеана, – Жиль де Рец, замышляя налёт на Ле-Ман, велел Сикенвилю «принять начальство над ратными людьми, каковое тогда имела некая Жанна, выдававшая себя за Девушку». Иных сведений о её сношениях с Жилем де Рецем не имеется.
Эпилог всей этой истории разыгрался в августе следующего (1440) года в Париже, о чём рассказывает «Парижский Буржуа»: «некая девушка, которую с большим почётом приняли в Орлеане, стала приближаться к Парижу, и думали, что она настоящая. Но Университет и Парламент велели доставить её в Париж, и она была выставлена перед народом во дворе Дворца [Правосудия], подвергнута увещанию и допросу». Она заявила, что, побив свою мать, отправилась в Рим за отпущением этого греха (который действительно мог быть отпущен только папой), переодевшись мужчиной, служила в папских войсках, потом была замужем за рыцарем и имела двоих детей. Насколько все эти признания верны и точно ли передал их «Парижский Буржуа», сказать невозможно, но после этого о госпоже дез-Армуаз, во всяком случае, не слышно было больше ничего.
Некоторым дополнением к рассказу «Парижского Буржуа» можно счесть сообщение Пьера Сала, гораздо более позднее, но полученное им, как он пишет, из того же источника, что и давно нам известный рассказ о Шинонском замке. По его словам, лет через десять после шпионского свидания (т. е. около 1440 г.) к Карлу VII явилась женщина, похожая на Жанну и выдававшая себя за неё. Встреча описана с анекдотическими подробностями, малоинтересными и маловероятными, но суть рассказа в том, что король ей сказал: «Девушка, друг мой, вы знаете тайну, которая есть между вами и мной». Тогда она, видя, что не может его обмануть, бросилась на колени и стала просить прощения. Сала добавляет, что последовали суровые наказания некоторых из тех, кто её поддерживал, и это уже, по-видимому, поздние домыслы. Но само разоблачение могло произойти именно в окрестностях Парижа, которые король объезжал как раз перед тем, как лже-Девушку доставили для публичного обличения в столицу. Память же о Настоящей в Карле VII, конечно, никогда не могла угаснуть совсем, а в эти годы она могла только крепнуть от всего, что происходило со страной и с ним самим.
Кошон успел умереть ещё при английской власти в Лизье, в 1442 г. Благодаря длительному перемирию, заключённому в Туре, английское владычество в Нормандии продержалось ещё несколько лет. И затем рухнуло мгновенно, как только возобновились военные действия. Руан восстал и открыл ворота Бастарду Орлеанскому теперешнему графу Дюнуа, 9 октября 1449 г.
Последняя английская экспедиционная армия была разбита под Кастилльоном в 1452 г. В следующем (1453) году Дюнуа окончательно овладел Гюйенью. «Англичане потеряли во Франции всё».
Сеген, тот самый лимузенский доминиканец, который так к ней приставал в Пуатье и над произношением которого она подсмеивалась, говорил:
«Жанна при других сказала мне, говорящему, четыре вещи, которые должны были произойти: во-первых, что англичане будут повержены во прах и что осада Орлеана будет снята; во-вторых, что король будет помазан в Реймсе; в-третьих, что Париж вернётся под власть короля; и наконец, что герцог Орлеанский вернётся из Англии; и я, говорящий, все эти четыре вещи увидел своими глазами».
Убеждение, что всё это сделала она – при своей земной жизни или после своей смерти, но она сама, – теперь прорывалось со всех сторон. И такова мистика власти, всё же освящённой Реймским помазанием, что сам король должен был прервать своё молчание. Вместо бессовестных ничтожеств, окружавших его в Бурже, возрождавшаяся страна выдвигала теперь в его окружение новых людей, из которых одни сами были способны чувствовать её красоту, а другие, по меньшей мере, понимали, что нельзя было оставить оплёванной девушку, как бы там ни было, положившую начало возрождению французской монархии. В контакте с национальными силами, переживавшими полный подъём, сам Карл VII в известной степени преобразился: его апатия, его нерешительность, когда-то преодолённые Девушкой, но затем вновь его охватившие, исчезли теперь окончательно, сменившись спокойной уверенностью в собственной мощи и в мощи его страны. Издёрганный сын Изабеллы Баварской стал отличным администратором, умело направлявшим все творческие силы, которые только и требовали монархического руководства. Если принять во внимание, что он разрешил своему официальному историографу Жану Шартье в резкой форме критиковать не его самого, но его тогдашние «кабинеты» за их отношение к Девушке, можно думать, что в глубине души он сам в конце концов почувствовал свою вину перед ней.
Эта обстановка национального и монархического подъёма определила характер процесса Реабилитации, предпринятого почти сразу после освобождения Руана, т. е. как только акты процесса 1431 г. попали в руки национальной монархии. Плоды, принесённые её усилиями и её жертвой, служили подтверждением её правоты и вызывали благодарность и восторг; и в то же время этими плодами дорожили теперь больше, чем ею самой.
Уже в 1450 г., после первого расследования того, что произошло в Руане, посланный для этого обследования королевский советник Гийом Буйе доносил:
«Продолжать молчать по поводу этого неправедного осуждения было бы противно чести короля… Какой позор, если враги и впредь будут иметь возможность говорить, что король Франции держал при своих войсках еретичку, общавшуюся с демонами… Она трудилась для восстановления королевства Французского, столько раз предсказанного ею. Утвердить её невиновность есть долг благочестия и общественного блага».
Это и осталось лейтмотивом процесса Реабилитации. Великий инквизитор Франции Жан Бреаль, по поручению короля взявший впоследствии всё дело в свои руки, писал, например, в декабре 1453 г. венскому богослову Леонарду, запрашивая его мнение о замученной Девушке:
«Король считает, что его враги, приверженцы английской партии, нанесли чести его величества величайший ущерб, возбудив церковное преследование против этой простой девы, которая следовала божественному откровению, как это нужно считать доказанным с совершенной очевидностью, и сжёгши её как еретичку с целью обесчестить короля и его королевство».
Тем самым из разбирательства заранее исключалось всё то, что каким бы то ни было образом могло представить короля в не совсем выгодном свете – хотя бы оно и было ко славе самой Девушки. И, с другой стороны, процесс Реабилитации вёлся таким образом, чтобы не создавать для свежевосстановленной монархии никаких новых тактических осложнений.
Прежде всего, чтобы не втягивать короля в это дело, пересмотр процесса 1431 г. был формально возбуждён от имени семьи Девушки: её матери, старухи Роме (которая теперь жила в Орлеане, опекаемая городом в память об Освободительнице), и её братьев. При этом адвокаты Можье и Превото, выступавшие от имени семьи, подчеркнули с самого начала, что «истцы ведут дело исключительно против судей Кошона и Леметра, а также против прокурора Эстиве: нет речи о том, чтобы привлекать к ответу тех или других лиц, в большей или меньшей степени поданным ими мнением и своим присутствием принявших участие в осуждении Девушки». Фактически в судебном убийстве 1431 г. было скомпрометировано огромное количество людей, частью даже очень влиятельных, которые все теперь оказались верноподданными короля; и монархия, амнистировавшая решительно всё, дорожившая национальным единством после 25 лет гражданской войны, не желала даже по этому делу приносить какие бы то ни было неприятности кому бы то ни было из своих подданных. Все оставшиеся в живых убийцы Девушки, второстепенные, но всё же убийцы, теперь, естественно, валили всё на главных виновных, и монархический аппарат сознательно облегчил им их игру, тем более что все три главных персонажа трибунала 1431 г. были как раз уже покойниками или без вести пропавшими; при этом когда наследники Кошона заявили, что им ни до чего дела нет, лишь бы им гарантировали имущественную неприкосновенность, им эту гарантию выдали немедленно; а пропавшего без вести Леметра едва поискали, формальности ради, и не нашли.
Зная Жанну, нетрудно представить себе, что и сама она с неба не захотела бы сводить счёты с кем бы то ни было, тем более через человеческое правосудие. Но старание Реабилитации по возможности никого не трогать никак в значительной степени фальсифицировало характер и снизило грандиозность выдержанной ею в Руане борьбы.
Кроме заботы о внутреннем примирении, действовали и другие, ещё более щекотливые соображения. Юридически пересмотр инквизиционного процесса, насколько он вообще был возможен, мог быть произведён только из Рима. Между тем в совершенно последовательном развитии жерсоновской линии почти полная автономия галликанской Церкви была окончательно закреплена буржской Прагматической санкцией в 1438 г., и отношения между Францией и Римом оставались чрезвычайно натянутыми – в течение всего XV века французов в Италии при случае именовали схизматиками. При этих условиях побудить Рим начать пересмотр процесса Жанны д’Арк было вообще нелегко. В 1451 г. через кардинала д’Эстутвиля, легата Св. Престола во Франции, начался настоящий торг, в котором Рим старался добиться отмены Прагматической санкции.
ebooksa