Там же она провела, по-видимому, большую часть дня 29 апреля и только около 8 часов вечера въехала в Орлеан через восточные («Бургундские») ворота.
«Она была в латах, на белом коне; перед ней несли её знамя, тоже белое. По левую руку от неё ехал Бастард Орлеанский. За ним следовало множество других вельмож, оруженосцев, военачальников и ратных людей, а также орлеанских горожан, вышедших к ней навстречу. Её встречали другие горожане и горожанки, с большим количеством факелов, и радовались так, как если бы Сам Бог снизошёл к ним, и не без причины, потому что они пережили много тягот, огорчений и бед и страх быть покинутыми и потерять всё – и жизнь и имущество. Но они уже чувствовали себя утешенными и как бы вызволенными из осады божественной силой, обитавшей, как говорили, в этой простой девушке, на которую все они, мужчины, женщины и малые дети, смотрели с великой нежностью. И была невероятная давка, люди хотели приблизиться к ней и прикоснуться к ней или к её коню – настолько, что один из тех, кто нёс факелы, так приблизился к её знамени, что оно загорелось. Тогда она дала шпоры своему коню, повернула его на знамя и потушила огонь так легко и ловко, точно она уже много лет была на войне; и этому дивились ратные люди, а также и горожане, которые шли за ней через весь город».
К этому описанию из «Дневника Осады» можно только добавить показания свидетелей о том, что, войдя в Орлеан, она прежде всего отправилась в кафедральный собор (Святого Креста).
Утром, чтобы обеспечить доставку провианта, защитники города провели диверсию против форта Сен-Ay, господствовавшего над дорогой из Шеей в Орлеан. Вечером же сама Девушка проследовала мирно и без всяких затруднений: англичане не сделали ничего, чтобы ей помешать, хотя ещё 27-го они перехватили партию продовольствия, доставлявшуюся из Блуа, а 28-го быстро загнали назад в город ратных людей и ополчение, вышедших навстречу небольшому отряду, посланному из Блуа за несколько дней до главных сил. Теперь осаждавшие, как видно, заметили, что у арманьяков изменился настрой. Перемены начались.
На следующий день, 30 апреля, осаждённые атаковали один из северных фортов, но после довольно продолжительной стычки вернулись ни с чем. Девушка не приняла в этом деле никакого участия. Как говорит Бастард, она хотела сражаться как можно скорее – если англичане не «уступят правде Царя Небесного» и не уйдут сами; но сначала, прежде всего она хотела получить ответ на это своё требование уйти, предъявленное именем Божиим. А так как ответа не было, она в этот день написала англичанам вторично, «совсем простыми словами». И при этом требовала вернуть ей герольда, который отвёз её первое письмо из Блуа.
Против этой Девушки, излучавшей совершенно необыкновенную силу, англичане – если они действительно не хотели оставить Францию, – могли сделать только одно: объявить её еретичкой, да ещё и объявить еретиками «всех, кто поверил её словам». Готовый инструмент для этого был у них под руками: они немедленно запросили мнение Парижского университета об этой наглой девчонке, которая вдруг явилась опрокидывать все здание, возводившееся интеллектуальным «мозгом» Европы. И тем временем задержали её герольда Гюйена с намерением сжечь его, как еретика, коль скоро Университет выскажется. А ей дали знать, что сожгут и её, если только возьмут её в плен.
Насколько можно понять из очень путаных и противоречивых рассказов, этот ответ ей привёз её второй герольд, д’Амблевиль, посланный из Орлеана. По словам одного из орлеанских жителей, д’Эбаи, у неё, однако, была уверенность, что с герольдами «ничего не случится». Посылая второй раз д’Амблевиля требовать освобождения Гюйена, она будто бы сказала ему, «чтобы он смело возвращался к англичанам, что они не сделают им обоим ничего и что его товарищ тоже вернётся целым и невредимым». А если верить «Хронике Девушки», которая воспроизводит в точности тот же рассказ, у неё мелькнула новая мысль – предложить Тэлботу «Божий суд», единоборство с нею одной, и этим избежать общего кровопролития; она будто бы добавила д’Амблевилю:
«И скажи Тэлботу, что если он вооружится, я вооружусь тоже, и пусть он встретится со мной перед городом; и если он сможет взять меня в плен, пусть он меня сожжёт, а если я одолею, пусть они снимут осаду и уйдут в свою страну».
Факт тот, что с герольдами ничего не случилось. Бастард Орлеанский пригрозил репрессиями над английскими пленными, после чего англичане выпустили, по одной версии, обоих герольдов, по другой версии – одного д’Амблевиля, а Гюйена продолжали держать, но через несколько дней, не дождавшись ответа Сорбонны, бросили его при своём отступлении из-под Орлеана.
Больше Девушка герольдами не рисковала. Но она не перестала упрашивать англичан уйти без боя – только она переменила метод и стала это делать, рискуя собой. В тот же день, когда был получен ответ Тэлбота, она под вечер вышла к тому месту, где мост через Луару был сломан перед английским фортом Турель, и стала кричать англичанам, чтоб они ушли в свою страну. В ответ они крикнули ей: «Скотина!» – и повторили, что сожгут её. Но на следующий день она в другом месте повторила тот же манёвр, конечно, с тем же результатом.
Надо было быть очень наивной девочкой, чтобы думать, что англичане в самом деле могут уйти сами. Нос тех пор как эту девочку сожгли, до чего же нашему миру её не хватает со всей её наивностью и с её несказанной красотой.
Во всяком случае, она знала теперь, что должна сражаться. Когда Бастард 1 мая решил ехать в Блуа и присмотреть за тем, чтобы армия действительно вернулась в Орлеан, «она едва на это согласилась и едва согласилась ждать».
Бастард покинул Орлеан с небольшим отрядом, в состав которого вошёл и оруженосец Девушки д’Олон. Чтобы дать ему возможность пройти, она вышла с верховыми людьми из города и показалась перед английскими укреплениями, закрыв кружную дорогу через лес, по которой двинулся Бастард.
Вернувшись без боя в Орлеан, она поехала верхом по городу, чтобы показаться народу: «орлеанцам так хотелось её видеть, что они чуть не взламывали дверь дома, где она жила», – говорит «Дневник Осады»; «по улицам, где она проезжала, собиралось столько людей, что по ним едва можно было пройти; народ не мог на неё наглядеться». И на следующий день, 2 мая, когда она поехала осматривать расположение англичан, народ опять «бежал за нею толпой».
Всем и каждому она повторяла: «Надейтесь на Господа, и Господь поможет – Господь послал меня к вам». 3-го она пошла с крестным ходом, устроенным, чтобы вымолить спасение городу. Она показывалась народу, как видно, сознательно, разговаривала с кем могла – и в то же время, по собственным словам свидетелей, люди чувствовали, знали, что она «больше любит одиночество», «предпочитает быть одна».
«Простая и совсем молоденькая девушка», «такая простая, что даже удивительно», – говорят о ней эти орлеанские свидетели, опрошенные на процессе Реабилитации. А «разговаривать с ней было великим утешением». Много сообщений сходится на том, что вообще она говорила мало и «терпеть не могла праздной болтовни». Но «когда она говорила, она говорила хорошо». Гокур и другие, отметившие это обстоятельство, могли бы на нём и не настаивать: достаточно прочесть запись её ответов на процессе.
«Хроника празднования 8 мая» передаёт один из таких разговоров, происходивших в Орлеане. Некий служитель церкви Жан де Маскан, «муж добрый и весьма учёный», спросил её:
– Дочь моя, вы пришли снять осаду?
– Видит Бог, да!
Он стал тогда объяснять ей всю трудность этого дела.
ebooksa