Есаул, протрезвившись, спохватился:
— А господина вольнопера забыли, господа!
— Какого это еще вольнопера? — спросил Булат.
— Один из наших, — правда, не офицер, умом тронулся, — ответил капитан, московский домовладелец. — Уж больно тонкая психика у этого молодого человека. Не по его силенкам оказался весь наш вертоград. Взбесился. Пришлось связать. Да, собственно говоря, из-за него и застряли мы здесь… Взвинтил нам нервы тот столбовой дворянин из Белой Церкви своими акафистами… Хорошо, везли мы с собой самогончик и коньячок…
Алексей с Ромашкой вернулись в хату. На койке под разным хламом нашли связанного по рукам и ногам спящего марковца. Разбудив его, освободили от пут. Беляк, не рядовой и не офицер, в синих с трехцветными витыми кантиками погонах вольноопределяющегося, разминая отекшие члены, вглядывался в новых людей туманным взглядом. Вдруг его глаза загорелись, осветив безумным огнем бледное, изможденное, почти девичье лицо. Заметив красную звезду на шапке Ромашки, отшатнулся.
— Грядет, грядет карающий ангел Азраил! — выпалил он.
— Не лопочи, никто тебя не тронет, — попытался было успокоить вольноопределяющегося Слива.
— Да, могучий ангел Азраил, — продолжал пленный, не слушая Сливу, — уйди, рассыпься, сгинь… — И вдруг, закатив глаза, начал декламировать:
— Где ваша шинель? Одевайтесь, — мягко распорядился Алексей.
— Брось свои стишки! — сердито крикнул Слива. — Собирайся. Из-за тебя, стихоплета, сами попадем к кадетам… Вбить такому рифмачу в горло сальную свечу…
Умалишенный, уцепившись скрюченными пальцами в свою давно не стриженную шевелюру, выпалил:
Ромашка, подступив ближе к марковцу, всмотрелся в его глаза. Тяжко вздохнув, произнес:
— Слава, Святослав, не узнаешь?
Вольноопределяющийся, услышав свое имя, съежился. Опустился на койку, забился в угол. Затем подскочил, схватил обеими руками командира эскадрона, встряхнул его и упавшим голосом прошептал:
— Ты, Юрий, вижу, умница. Умница и твоя сестренка. До сих пор в моем сердце живет. Где сейчас Виктория?
— Не знаю, — ответил Ромашка.
Утихшего деникинца одели, вывели во двор. Усадили в седло.
Очутившись на коне, он снова стал бормотать, бешено вращая воспаленными глазами:
— Заткнитесь, ради бога-с, — обратился к нему капитан-москвич.
Тронутый умом беляк, вытянув тонкую руку, устремил на него указательный палец: