Контрудар

Алексей, поднявшись с дивана, недоумевающе смотрел на тугой узел свернутой на затылке косы и на трясущиеся худенькие плечи женщины. Подошел к буфету, налил в стакан воды, поднес ее неожиданной гостье. Булат, волнуясь, наблюдал, как она, стуча зубами о стекло, жадно глотнула воды.

— Я слышала нынче как будто знакомый голос и знакомую песню. Вот и решила зайти, — сказала гостья.

— Моя сестренка, Виктория, — сияя глазами, начал первый Ромашка. — А это наш комиссар полка Алексей Булат. Знакомься, Вика.

— Алексей Булат? Лицо… очень знакомо… Постой, постой, Юра, ты говоришь — Алексей, — прошептала она, вытирая платочком слезы, катившиеся по ее щекам. Выражение испуга, сковавшее ее глаза, сменилось нескрываемым любопытством. — Где же я видела вас? И имя ваше — Алексей — я тоже смутно помню. Но где?

Ошеломленный неожиданной встречей, Алексей не спускал глаз с полузабытого, сильно изменившегося лица Виктории.

— Киев. Институт благородных девиц. Это ведь вы поручали мне опустить письмо для Юрия Львовича. Вот только сейчас узнал, что и вы Ромашка. Мне было известно лишь ваше имя.

— Значит, вы… тот фортепьянный мастер… приносили в институт газеты… — посветлели глаза Виктории.

— И томик Белинского, — добавил Алексей.

— А сейчас вы комиссар полка?

— Как видите!

На лице Ромашки появилась озабоченность. Он прижал к себе сестру.

— А что стряслось с тобой? Как ты попала сюда?

Лицо Виктории посуровело. Она встала, взяла из рук Алексея шаль, накинула ее на плечи.

— У тебя есть папироса? — обратилась она к брату.

Ромашка, пошарив в карманах, поднес гостье кисет с табаком.

Закурив, Виктория глубоко заглянула в глаза Булату, болезненно вздохнула.

— Я думаю, — начала она, — Алексей человек большой души. Таким я его запомнила с нашего первого знакомства в Киеве. Он меня поймет и не осудит. Стряслось со мной, Юра, страшное. И как я еще живу, не понимаю. Очевидно, ребенок держит меня на этом свете, заставляет цепляться за жизнь.

Ромашка, нежно погладив сестру, участливо заглянул ей в глаза.

— Говори, говори, Вика, мы слушаем.

— Попрощались мы с Павлом в Мармыжах. Усадил он нас с малышом в теплушку эшелона, который уходил в Тамбов. Там у нас не было ни друзей, ни знакомых. Сняла я угол на окраине у одной старушки. Дошла до нас весть, что на станцию Мармыжи залетел деникинский бронепоезд. Но я думаю почему-то, что Павлу удалось уйти на север с частями девятой дивизии. Затем белые ворвались в Тамбов. Три дня я никуда носа не показывала. В городе творилось что-то страшное. Грабили, резали, безобразничали. Потом пошла я на станцию и там столкнулась с Натали Ракитянской. Она была в окружении шкуровцев. Меня повели в контрразведку. Сижу, а сердце разрывается на части. Малыш дома остался с хозяйкой. Вечером вызвали меня, и знаешь, Юра, куда? Прямо к генералу Мамонтову. Он огромный, жирный, с усами до плеч. Как сейчас помню — на указательном пальце два обручальных кольца. «Вы дворянка и стали женой красного, — говорит он. — Мы вас можем расстрелять, а я вас осчастливлю своим вниманием, мне нравятся такие бутоны». Я ответила, что лучше пойду на расстрел. А он: «Это, уважаемая, мы успеем всегда». Ах, боже мой! — Глаза ее вновь стали безумными. — Почему я не попала под пулю, под снаряд! Я страдаю оттого, что не могу встретиться с этой мерзавкой — Натали. Я бы ее задушила своими руками… — Виктория вновь зарыдала.