Контрудар

«Основная задача фронта — разгром Добровольческой армии противника, овладение Донецким бассейном и главным очагом южной контрреволюции Ростовом — выполнена. Наступая зимой по глубокому снегу и в непогоду, перенося лишения, доблестные войска фронта в два с половиной месяца прошли с упорными боями от линии Орла до берегов Азовского моря свыше семисот верст. Добровольческая армия противника, подкрепленная конницей Мамонтова, Шкуро, Улагая, разбита, и остатки ее бегут по разным направлениям… Реввоенсовет Южного фронта шлет… всем доблестным героям — красноармейцам, командирам, комиссарам — свой братский привет и поздравляет с блестящей победой над самым злейшим врагом рабочих и крестьян — армией царских генералов и помещиков. Да здравствует непобедимая Красная Армия!»

Вспоминая тяжесть осенних и зимних переходов, жестокие стычки и бои с белогвардейцами, жертвы, понесенные во имя торжества правого дела, бойцы Донецкого кавалерийского полка чувствовали, что и они внесли какую-то долю в усилия войск Южного фронта.

Бригада расположилась в Строгановке и Первоконстантиновке. Чуткие дозоры держали под постоянным наблюдением зловеще молчаливые берега Черного моря и Сиваша.

Наряжали в дозоры и Алексея, теперь уже не политкома полка, а рядового бойца в эскадроне Дындика. В тот день, когда по решению партийного собрания Медун вынужден был отослать Парусову в тыловой обоз, Булату вручили выписку из приказа по 3-й отдельной кавалерийской бригаде 13-й армии:

«Комиссара Донецкого полка товарища Булата А. снять с занимаемого поста. Впредь до расследования самочинных действий А. Булата в Ракитном оставить его в Донецком полку рядовым».

Вернувшись однажды после патрулирования побережья между Преображенкой и Хорлами, опальный боец, задав корм дончаку, ощутил невыносимую тяжесть в голове и жар во всем теле.

Упав почти без сознания на койку, почувствовал, что летит в пропасть. Померещилось темное ущелье под Яругой. В охваченной пожаром голове один за другим возникали мучительные кошмары. Ему казалось, что страшный огонь пожирает вселенную и шумное пламя пожара поднимается до самых небес. Вот острые угольки, как сорвавшиеся звезды, пробивают череп, обжигают мозг. В жилах закипает воспаленная кровь. Какие-то неодолимые силы отрывают руки, голову, ноги, а в пояснице словно застрял тупой нож.

В подсознании, как обрывки куда-то исчезнувших нитей, возникали мучительные видения… Воспаленный мозг воспроизводил все то, что Булату довелось видеть в эти последние дни, когда он в качестве рядового патрулировал вдоль черноморских берегов, на которые нацеливались врангелевские десанты…

Ему мерещились грозные очертания сторожевых судов… Бухта, куда ночью пристают вражеские лазутчики и крымские контрабандисты… Вспышки дальних прожекторов на неприятельских судах… Злобный и таинственный плеск морских волн… А кругом сквозная, голая степь. Звенящая, высушенная, как бетон, тропинка… Пьяное тепло одуряющей полыни и многолетнего ковыля… Шорох переползающих через тропинку скользких тарантулов и голодных змей… Зловещее шуршание степной побелевшей травы… И клекот хищных орлов, парящих над степью с добычей в когтях…

А потом снится тревожное лето… осень с ее безостановочным отступлением на север. Триумфальные марши зимы. Пути и дороги Орловщины. Собрания, митинги и беседы. Петя Дындик, Ромашка, трагический облик его сестры Виктории… Маруся Коваль и надменная осанка ранившего ее князя Алицина.

Алексей мучительно просыпается. И первая его мысль о Марии. Где она, где теперь этот добрый друг и товарищ? Знает ли она о том, что постигло его?

Веки то раскрывались, то снова опускались, словно налитые ртутью. Он вытащил руку из-под одеяла. Хотел стиснуть виски, но пальцы не слушались.

— Где я? Что со мной?

Он помнит, его везут в Асканию-Нова. Вносят в большой серый дом. На соломе, прямо на полу, в коридоре, укрытые шинелями тифозные с живыми черепами вместо голов. Шинели ворочаются, шуршит солома, костлявые руки хватают с пола кружки с водой.

Санитары покрывают кого-то шинелью и молча уносят, освобождая место для ожидающих. Выносят десятками, а ждут сотни и сотни.

— Назад! Назад! Тащите назад! — кричал он, теряя сознание.

— Как, полегшало? — слышится голос Семена. — На, глотни узвару.

У рядового Булата нет вестового. Но у него осталось много друзей, и самым преданным из них в эти тяжелые дни оказался гришинский шахтер Слива.

Алексей глотнул холодного соку, улыбнулся. Вот он опять в этой комнате у своей старой хозяйки. Бросается в глаза деревянная спинка кровати, в голубое выкрашенная печка, стол, покрытый красной скатертью. На нем давно не действующий, с фигурной трубой граммофон. На стенах вырезанные из цветной бумаги яркие помпоны и ноздреватые веера.

Его мучает краснощекий, расшитый позументами всадник, вросший в вороного коня. Мучительно больно смотреть на фотографию, на всадника, на бутафорскую лошадь.