— Лисам пригнал.
Илья ничего не понял. Хлопец казался каким-то придурковатым: отвислая мокрая губа, длинная, как у аиста, шея, какой-то робкий, сюсюкающий голос.
Лошади, видно, привыкли к присутствию чужого и снова подошли к костру. Только теперь Илья разглядел их как следует: темно-гнедой масти, сытые, гладкие, с блестящей шерстью, они казались огненно-рыжими. Все, как на подбор, молодые, рослые, самое большее — трехлетки.
— Ты что, на лисью ферму их гонишь? — спросил Илья, чувствуя, как холодная, нудная боль сжимает грудь.
— Лисам, — подтвердил хлопчик.
— Что ж они, ноги набили? Выбракованные?
— Почему набили? Это председатель так только в справке написал. Чтоб взяли на мясо… Двенадцать штук. Сена мало, а им давай да давай…
— Дурень твой председатель! — вскипел Илья. — Где это видано, чтоб лошадь себя не прокормила?
— Мое дело сторона… Мне председатель сказал…
Илью распирали и жгучая жалость, и обида, и он почти побежал от костра. Уже на насыпи оглянулся: кони, облитые трепетным светом, золотистые в отсветах костра, были как нарисованные.
Тревога и боль не покидали его. Хотелось с кем-нибудь поговорить, посоветоваться, излить в словах горечь и обиду. Илья долго стоял на мосту, ожидая, когда вдали покажется фигура Плисецкого. Но тот где-то задержался, не шел.
Было уже за полночь, в поселке, перебивая один другого, дружно загорланили петухи, на востоке как будто посветлело. Большая красноватая звезда висела над поселком, как фонарь. Стоя на мосту, Илья пропустил сто пятый — в окнах спальных вагонов синел мягкий полумрак, пассажиры еще спали. Потом прогрохотал добавочный порожняк, составленный из одних платформ, — видно, под лес.
Потеряв терпение, Илья сам отправился к Плисецкому. Он прошел уже, наверное, больше километра, впереди уже показалась темная стена леса, а обходчика все не было. Наконец Илья увидел на краю насыпи черную, странно согнутую фигуру — Плисецкий сидя спал. Илья нарочно громко звякнул ключом, и тот пружинисто, как волк, подхватился и выскочил на полотно.
— Чего ты тут? — спросил Плисецкий с дрожью в голосе.
— Зажги фонарь.
— А-а-а, все равно. Светает уже… Можно и так.
Илья умолк и повернул назад.
— Сына вчера проводил, — шагая рядом, подергивая узкими плечами, оправдывался Плисецкий. — Ремесленное окончил. Послали в Запорожье, на завод. Опрокинул стакан, однако же это еще днем… И вот — разморило-таки, фу!.. Ты, Илья, про это никому, чуешь? Прошу как соседа.
— Вон лошадей гонят лисам на харч, — буркнул Илья, теряя интерес к разговору с Плисецким.
— Каких лошадей?