В конце ноября 1942 г. состоялась вторая крупная демонстративная акция. В Пскове Экзарху были вручены 1026 старинных напрестольных Евангелий, церковных рукописей XVI–XIX вв. Во время торжественного акта передачи представитель ведомства Розенберга заявил: «Я передаю сегодня спасенные Библии и молитвенники Православной Церкви; она — под защитой германских военных сил — снова может совершать богослужения… Мы ведем одинаковую борьбу! Поэтому разрешите… вручить вам еще одно духовное оружие борьбы, являющейся также и нашей борьбой». Подобные акции были рассчитаны, прежде всего, на пропагандистский эффект[664].
Даже в период лояльного отношения оккупационных властей Миссии приходилось в своей работе сталкиваться со значительными препятствиями и стеснениями. А в дальнейшем ситуация еще более осложнилась. Многие германские чиновники были встревожены результатами миссионерской работы: «сплочением русских людей под покровом Церкви, их твердостью, мужеством и верой». На это оккупанты никак не рассчитывали, ведь «Миссия не стала орудием контроля над русскими людьми, но напротив, возвращая их к Церкви, укрепляла и поддерживала в условиях оккупации». Чем успешнее работала Миссия и чем хуже становилось положение немецкой армии, тем более напряженный характер принимали отношения Экзарха и Управления Миссии с оккупантами. СД усилило слежку за миссионерами, не брезгуя провокационными актами. В последние месяцы существования Псковской миссии ее положение особенно осложнилось[665].
На протяжении всех двух с половиной лет существования Миссии ее деятельность развивалась постепенно, но неуклонно. Об этом свидетельствуют существующие в различных источниках, хотя и очень отрывочные, статистические данные. В марте 1942 г. на территории, окормляемой Миссией, служили 50 священников, в середине апреля — 60, а в августе 77 священников окормляли 200 приходов. В газете «За Родину» от 4 декабря 1942 г. говорилось о 98 священниках и 220 храмах, по сведениям же журнала «Православный христианин» к началу 1943 г. на территории бывшей Псковской и части Петроградской губернии имелись 221 приходская церковь и 84 священника, в том числе 14 миссионеров из Прибалтики. На протяжении 1943 г. количество действующих храмов значительно выросло (например, в Псковском районе почти в 4 раза, с 6 до 23), и в прессе, например, в «Православной Руси» и Печорской газете «Новое время» появилась информация о 400 приходах. Число же священников к январю 1944 г., по данным историка З. Балевица, достигло 175. По свидетельству же секретаря Управления Миссии А. Перминова, их было 160, а также 25 диаконов и около 150 псаломщиков[666].
Согласно подсчетам, сделанным на основе сотен архивных документов, материалов прессы и нарративных источников автором монографии (совместно с И. В. Поповым), к началу 1944 г. на оккупированной территории Ленинградской области действовало не менее 390 храмов, в том числе 193 в Псковской епархии, 117 в Ленинградской и 82 в западной части Новгородской епархии, а с учетом Печорского края, Принаровья и Пыталовского района всего на Северо-Западе России в период оккупации существовало около 450 действующих храмов. По данным составленного автором (также совместно с И. В. Поповым), вероятно, далеко не полного биографического перечня в северо-западных епархиях (без Ленинграда и оккупированной финнами территории) во второй половине 1941–1944 гг. служили в общей сложности 257 священников и диаконов (из них 27 из Латвии, 13 — из Эстонии и 1 — из Литвы), 75 монашествующих, 14 послушников, а также 60 псаломщиков (из них 9 — из Латвии) и 13 миссионеров-мирян.
Когда число приходов достигло значительного количества, возникла необходимость создания благочиннических округов. В принципе, ведение института благочинных для координации «сношений центра Миссии с подведомственными ей районами и для надзора за работой местного духовенства» предусматривалось уже в циркуляре от 10 февраля 1942 г. Но в феврале были лишь назначены уполномоченные для трех наиболее удаленных от Пскова округов: Гатчинского — протоиерей Николай Шенрок, Ушаковского (прифронтового) — «священник» Иоанн Амосов и Новгородского — протоиерей Василий Николаевский. В июне количество приходов выросло до 150 и их разделили на 10 округов, каждый из которых возглавил благочинный. В дальнейшем эта система претерпевала небольшие преобразования, например, в декабре 1942 г. был упразднен Ушаковский (прифронтовой) округ, в апреле 1943 г. Порховско-Дновский разделен на два, а затем в июне 1943 г. из Порховского округа выделен в качестве самостоятельного Солецкий, и, таким образом, всего в период оккупации существовало 12 округов (6 в Псковской епархии, 4 в Ленинградской и 2 в Новгородской). Должности благочинных и их заместителей занимали 24 человека[667].
Благочинные осуществляли непосредственное руководство священнослужителями своего округа. Они могли назначать настоятелей приходов и разрешать служить дальше уже окормлявшему общину по своей инициативе или приглашению прихожан священнику, однако с последующим оформлением в Пскове. Управление Миссии стремилась взять руководство церковной жизнью края в свои руки. В обращении в октябре 1942 г. к германской администрации отец К. Зайц просил сообщить всем немецким ведомствам и русским органам самоуправления: «а) что учрежденное Экзархом Управление Миссии признано в качестве руководящего Миссией и представляющего ее органа, б) что на территории, которая предоставлена Миссии соответствующими германскими органами власти, все приходы и клирики подчиняются Управлению Православной миссии… г) что в качестве благочинных отдельных благочинных округов и настоятелей отдельных приходов признаются только священники, назначенные Управлением Миссии… д) что на территории Миссии к совершению богослужений могут быть допущены только личности, которым… Управлением Миссии… были выданы необходимые для этого свидетельства»[668].
В приходской жизни соборное начало было почти совершенно отменено. Циркуляром Экзарха от 16 марта 1942 г. устанавливалась близкая к дореволюционной единоличная форма управления приходом с настоятелем во главе, запрещался созыв общих собраний в приходах. Как совещательный орган, мог существовать церковный попечительный совет, но члены его, а также церковные старосты, ревизионные комиссии подбирались всецело по усмотрению настоятеля, в руках которого было сосредоточено руководство не только духовной, но и административно-хозяйственной жизнью прихода[669].
По поводу необходимости тщательного отбора назначаемых настоятелей приходов и проверки всех претендентов в священнослужители было издано несколько распоряжений. Еще в октябре 1941 г. секретарь Управления Миссии отец Г. Бенигсен по указанию Экзарха обратился к духовенству с призывом регистрироваться в Миссии и дал указания, как проверять и принимать в общение обновленцев, иосифлян и григориан. Другой циркуляр Управления Миссии от 6 февраля 1943 г. за № 67 предписывал: «Согласно распоряжению высокопреосвященнейшего Экзарха митрополита Сергия, к проверке прав и прошлого местных священнослужителей (особенно прибывших из других областей) или оставивших служение при советской власти надлежит относиться с чрезвычайным вниманием. Ни в коем случае не оказывать им преждевременного доверия и отнюдь не торопиться с выдачей им разрешения на священнослужение». Предполагалось, что при обнаружении не известного до той поры священнослужителя надо дать пройти некоторому времени, чтобы открылся его облик и поступили сведения о нем и чтобы, насколько возможно, исследовать правильность сообщаемых им данных о себе. Их он должен был предъявить в виде послужного списка, и лишь тогда давалось назначение, в том числе и временное. Экзарх отмечал, что в условиях войны в «деле проверки местных священнослужителей обнаруживается излишняя доверчивость и недостаточная бдительность». Адресованный настоятелям циркуляр № 694 гласил: «Настоящим доводится до вашего сведения, что Экзархом Сергием дано категорическое распоряжение о недопущении служения в храмах, вверенных вам для обслуживания приходов, посторонних священнослужителей, не имеющих на то специального письменного распоряжения, выданного Управлением Православной миссии»[670].
В первые месяцы оккупации нередко священники назначались на приходы представителями местной немецкой или русской администрации, что являлось вопиющим нарушением канонического права. Так, в рапорте протоиерея Феодора Забелина Ленинградскому митрополиту от 1 мая 1944 г. говорилось: «О Псковской православной миссии и об Экзархе-митрополите Сергии Литовском и Виленском мы узнали только в сентябре 1942 г., и поэтому пастыри, которые имели нужду в санкции своего перевода и определения на священнические места в г. Павловске, обращались к городскому голове г. Павловска. Я лично не имел нужды обращаться к гражданской власти, но видел и читал резолюцию городского головы: „В церковь N назначаю священника N, а в церковь N перевожу священника N, а священника N увольняю в отставку“. Правда, это мелочи, но для будущего историка церковной жизни в период оккупации, как мелкие штрихи на картине, очень характерны»[671].
Управление Миссии энергично боролось с подобным вмешательством гражданской или военной администрации во внутрицерковную жизнь. Когда в 1942 г. Дновское городское управление, идя навстречу желаниям приходского совета, помогло последнему насильственно изъять из близлежащих деревенских церквей недостающие в Дно облачения и церковную утварь, Миссия по этому факту выпустила специальное постановление, в котором говорилось о том, что «при новом порядке роль городского управления в отношении церкви не должна идти дальше материальной помощи. В остальном же церковный приход руководится настоятелем церкви, утвержденным Православной миссией, совместно с церковным советом. В церковном совете должны быть люди не только истинно преданные религии и Церкви, но и знающие свое право и умеющие его защитить, так как в переживаемый момент еще находятся вольнодумцы, воспитанные большевиками, видящие в Церкви „народное“ достояние»[672].
Стремление Управления Миссии проводить проверку «прав и прошлого» местных священнослужителей, прежде всего, объясняется появлением большого количества авантюристов, которые в условиях массового стихийного открытия церквей и острой нехватки священников выдавали себя за них. Выходившие в период оккупации газеты регулярно публиковали материалы о разоблачении лжесвященников, которые, порой даже не зная молитв, безбедно жили за счет местного населения. О всех случаях совершения в приходах богослужений и треб «самосвятами», то есть «лицами, не имеющими архиерейского посвящения и, следовательно, права священнодействия» предписывалось сообщать благочинным или в Управление Миссии. Только в Новгородском и Солецком округах до 1943 г. служили три священника-самозванца: Н. Кашин, Н. Савельев и С. Тепкин. Последнего отстранил от служения сам протопресвитер К. Зайц, когда он приехал в церковь с. Болотско и разоблачил «самосвята». Еще одного лжесвященника, служившего в храме пог. Ктины Гдовского округа в июне 1942 г. раскрыл местный благочинный и помощник начальника Миссии отец И. Легкий. Отдельным «самосвятам» все же удалось просуществовать в этом качестве весь период оккупации. Так, бывший чекист и коммунист И. В. Амосов даже был в 1942 г. благочинным Ушаковского и Гатчинского округов до его отстранения от должности отец И. Легким. Амосов в 1910 г. исполнял обязанности псаломщика и поэтому знал последование богослужения, будучи в 1936 г. заместителем начальника Управления милиции г. Ленинграда и области, он был арестован и приговорен к 5 годам лагерей. Освободившись в июне 1941 г., Амосов поехал к своей семье в Ленинград и по пути, попав в плен к немцам, выдал себя за священника, в чем ему помогла справка об освобождении из Колымских лагерей. В дальнейшем авантюрист запятнал себя прямым сотрудничеством с СД, написав доносы на нескольких патриотически настроенных мирян и священников, расстрелянных впоследствии нацистами[673].
Но и помимо «самосвятства» и авантюризма следствием неоднородности состава священнослужителей Миссии было их различное отношение к служению и пастве. У некоторых священников наблюдался упадок дисциплины, проявление «крайней небрежности… и бессознательного отношения» к совершению дела Божьего. От этого настойчиво предостерегал Экзарх Сергий в своем циркулярном обращении к благочинным. Отец Иоанн Легкий указывал на то, что порой «народ…стоит выше своих пастырей»[674].
Несмотря на значительные сложности, подавляющее большинство миссионеров честно исполняли свой пастырский долг. Лучшие из них были награждены орденом Миссии[675]. Митрополит Сергий постоянно заботился о Псковской миссии и различными способами пытался усилить ее. В общей сложности он направил на Северо-Запад России 49 священников, диаконов и псаломщиков, но большего количества относительно небольшой по размерам Прибалтийский Экзархат дать не мог. Оказывалась Миссии и некоторая другая помощь: из Риги присылались богослужебные книги, учебники Закона Божия, церковные облачения, продукты[676].
Острейшей проблемой всего периода существования Псковской миссии оставалась нехватка священников. Местных священнослужителей и миссионеров было относительно немного, поэтому Миссия в ускоренном порядке посвящала мирян во диаконы и иереи. На территории собственно Ленинградской епархии миссионеров почти не было, и важными источниками пополнения духовенства служили клирики, освобожденные перед войной или бежавшие из мест заключения. Например, протоиерей Петр Жарков с 1929 до конца 1930-х гг. отбывал заключение на Соловках, затем работал санитаром в Обуховской больнице, жил в Вишере, а с осени 1941 г. стал служить в Любани, Ушаках, Тайцах. В Вырице и Тосненском районе приходы окормляли отбывшие ссылку иеромонахи Лин (Никифоров) и Афиноген (Агапов) и т. д.[677]
В отдельных случаях Экзарх даже восстанавливал в прежнем сане священников, слагавших его в 1930-х гг. Митрополит пошел на такой шаг, исходя из церковной икономии (т. е. снисхождения к человеческим немощам и слабостям в церковно-практических вопросах, не носящих догматического характера) по причине недостатка духовенства[678]. Однако священников все равно не хватало, и весь период оккупации существовала практика, «когда один служитель культа обслуживал по 3–4, а иногда и по 5 приходов»[679].
В своем обращении осенью 1942 г. отец К. Зайц писал о возможных путях частичного решения этой острой проблемы: «Чтобы увеличить персонал Миссии, требуется: а) не препятствовать воссоединению Эстонского епископства с Экзархатом, б) сделать возможным прием в состав Миссии священников-эмигрантов… в) не чинить препятствий личностям, которых Управление Миссии посылает для совершения рукоположения во священника или обучения в богословских школах в Ригу, Вильно»[680]. Но и в дальнейшем почти все перечисленные препятствия продолжали сохраняться, в частности, русским священникам-эмигрантам из европейских стран доступ на территорию Псковской миссии был категорически запрещен.
Несмотря на ограниченный численный состав, деятельность Миссии охватывала самые разные сферы деятельности. Сотнями восстанавливались и освящались зачастую полуразрушенные церкви, во вновь открытых храмах начинали звонить колокола, устраивались крестные ходы, возобновлялось религиозное обучение детей. После долгих лет атеистической жизни актуальной задачей было крещение населения. С 1942 г. Миссия смогла развернуть издательскую деятельность, в частности, начала выпускать ежемесячный журнал «Православный христианин», вела катехизические курсы для взрослых. Просветительская (катехизическая) и благотворительная (каритативная) работа являлась особенно важной.
Все расходы, связанные с этой деятельностью, покрывались в основном добровольными пожертвованиями населения — 10 % приходского дохода (около 10 тыс. марок) ежемесячно посылалось в Псков. Уже в октябре 1941 г. Управление Миссии предписало духовенству производить эти отчисления. В августе 1942 г. по указанию Экзарха казначей Управления К. Кравченок составил и разослал циркуляр об обязательности 10 % сбора с приходских доходов в пользу Миссии, а также о заведении инвентарных книг и приходно-расходной отчетности в приходах. Правда, из-за недостаточной связи Управления с отдельными общинами, указанный сбор перечислялся нерегулярно, а некоторые приходы его вообще не делали. Значительный и постоянный доход приносил хозяйственный отдел Миссии, в состав которого входили свечной завод, размещавшийся на первом этаже колокольни Свято-Троицкого собора, иконописная мастерская, с 1942 г. находившаяся в здании на территории Псковского кремля, и магазин церковных принадлежностей на главной улице Пскова. Особенно доходным являлся свечной завод, обслуживавший большинство приходов Миссии. Священники жалованья не получали и существовали на пожертвования прихожан. До половины дохода пересылалось в Экзархат, значительная часть из этих сумм шла на содержание Богословских курсов в Вильно. Попытка добиться летом 1942 г. разрешения на открытие духовной семинарии в Пскове оказалась безуспешной[681].
Серьезные помехи существовали и в хозяйственной деятельности Миссии. В сообщении полиции безопасности и СД от 6 ноября 1942 г. говорилось, что с 1 сентября по распоряжению местной комендатуры все члены Миссии должны платить ежемесячный налог с дохода. Кроме того, свечной завод Миссии был обложен налогом в 30 % с оборота и иконописная мастерская — в размере 10 % с оборота. Миссия «приводит в движение все рычаги, чтобы избавиться от этого груза налогов». При этом германская и местная русская администрации знали, что налогообложение церковных учреждений или удержание налога с их доходов «впервые в русской церковной жизни было введено большевиками». Налогообложение приходов являлось тем более несправедливым, так как в 1942 г. они по-прежнему «не обладали недвижимым имуществом, которое можно было бы использовать в хозяйственных целях; имевшаяся ранее собственность „национализирована“ большевистским правительством».
В приходах не существовало самообложения, и все их доходы состояли из добровольных пожертвований. Необходимо указать также, что, не желая материально обременять доведенное до крайней нужды русское население, Экзарх издал 1 мая 1942 г. распоряжение: «Священник, который требует за совершение служебных действий гонорар или установил определенную плату за эту деятельность, подлежит отстранению». В октябре 1942 г. начальник Миссии просил германскую администрацию запретить налогообложение церковных общин и устроенных для пользы Церкви предприятий, но, по всей видимости, безрезультатно[682].