Через несколько месяцев деятельность Миссии закончилась. В ноябре 1943 г. по указанию Экзарха ее Управление издало циркуляр для настоятелей приходов о вывозе церковных ценностей в случае объявления эвакуации в Псков. Последнее предписание настоятелям, выпущенное в феврале 1944 г., также указывало им принять от церковных старост кассовую наличность и передать ее вместе с церковными ценностями Управлению Миссии. Правда, из-за сопротивления духовенства и мирян в большинстве приходов это распоряжение выполнено не было[705].
В первой половине 1944 г. из северо-западных областей России в Прибалтику были эвакуированы (в значительной степени насильно) сотни тысяч людей, а с ними и многие священники. Отец Георгий Бенигсен так вспоминал об этой акции: «Мы уже давно видели надвигавшийся крах Германии, но это нас не касалось. Мы отовсюду уходили последними, делая до конца свое дело с неослабевающей упорностью, зная, что наше дело — дело Христовой победы. Уходя, немцы увеличивали масштабы своих безумных зверств. Горели деревни, горели города, и несчастное население, которому и так нечего было выбирать, принудительно гналось перед отступающими в панике немецкими войсками. Мы шли с населением, вновь оставляя родную землю, оставляя жертвы, павших под пулями партизан, агентов гестапо или просто решивших не уходить или не успевших уйти»[706].
Один из деятелей НТС П. В. Жадан, находившийся в Пскове в период эвакуации, отмечал, что большая часть жителей была выселена из города в феврале-июле 1944 г. в ближайшие села или в беженские лагеря Прибалтики. Не желавшие покидать город арестовывались или даже расстреливались немецкими солдатами, причем аресты нередко сопровождались насилием над женщинами. Другой активист НТС А. С. Казанцев считал, что, угоняя с собой население, немецкие власти пользовались формулой: население — это часть инвентаря на занятой территории, и его, следовательно, как и оборудование заводов, сельскохозяйственные машины и скот, нельзя оставлять врагу[707].
Ввиду полной принудительной эвакуации Пскова и прилегающих районов Православная миссия прекратила свое существование. Согласно показаниям о. К. Зайца от 24 октября 1944 г., «немцы решили насильно выселить Миссию в Ригу, что было сделано 19 февраля». Накануне — 18 февраля — произошел сильный налет на город советской авиации, во время которого погибли почти все бумаги канцелярии, сложенные в вагоны для отправки. На следующий день члены Миссии в составе 69 священнослужителей прибыли на территорию Латвии. В Псковском кафедральном соборе остался только диакон Иоанн Преображенский, но и он позднее был вынужден уехать. В окрестностях города удалось укрыться лишь протоиерею Петру Жаркову, именно он стал служить в псковских храмах после освобождения города 23 июля 1944 г.[708] Но в других оккупированных районах Северо-Запада России большинство священников все же осталось на своих местах и продолжало служить после прихода советских войск.
С первых дней оккупации западных районов Ленинградской области значительная часть православного духовенства стала активно участвовать в патриотической деятельности, так или иначе оказывая сопротивление нацистскому «новому порядку». Формы этого сопротивления были очень разнообразны. Целый ряд священнослужителей активно помогал партизанам. Используя свой сан и определенное доверие со стороны оккупантов, они собирали разведывательную информацию, участвовали в подготовке диверсий и т. п. Значительно большее количество предоставляло партизанам пищу, одежду, ночлег. Некоторые священники вели активную антифашистскую пропаганду и агитацию: произносили патриотические проповеди, распространяли в храмах послания митрополита Ленинградского Алексия (Симанского) и Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского), советские газеты и листовки. Другие отказывались служить молебны в честь германской армии, призывали население сопротивляться насильственной эвакуации немцами. Многие священники собирали среди верующих или жертвовали свои личные средства в советский фонд обороны. Новгородский историк Б. Н. Ковалев в своей монографии считает, что на оккупированной территории Ленинградской области таких было больше половины от общего числа служителей культа[709]. Наконец, часть священников молилась о победе русского воинства над захватчиками. Конечно, невозможно разграничить все эти виды патриотической деятельности, некоторые батюшки осуществляли все или большинство из них, другие часть — третьи — что-либо одно. Но в любом случае они подвергались смертельной опасности и порой отдавали за Родину свою жизнь. Более десяти священнослужителей Северо-Запада России были казнены оккупантами.
Начало участия в движении сопротивления отдельных священнослужителей было связано с тем, что они специально остались на оккупированной территории по заданию советской разведки. В частности, известна история, связанная с владыкой Василием (Ратмировым). В 1930-е гг. он служил в качестве обновленческого митрополита, но затем, разочаровавшись в обновленчестве, вышел на покой и около двух лет работал бухгалтером. Сразу же после начала войны владыка обратился к Патриаршему Местоблюстителю с прошением простить его и направить служить в любое место. В тот же день после принесения покаяния он был воссоединен с Русской Православной Церковью в сане епископа и вскоре направлен в Житомир, но выехать туда из Москвы не смог из-за оккупации города немцами. Так как решение вопроса о новом назначении затянулось, епископ пошел в военкомат и подал заявление о том, что он готов на любой должности «послужить Отечеству и защищать от фашистских оккупантов Православную Церковь». Из военкомата сведения о епископе Василии поступили в НКВД, и в июле 1941 г. руководитель отдела военной разведки З. И. Рыбкина вызвала владыку на беседу, предложив ему возглавить разведгруппу, действующую под прикрытием Церкви: «Ваши подопечные будут вести тайные наблюдения за врагом, военными объектами, передвижениями войсковых частей, выявлять засылаемых к нам в тыл шпионов». Епископ ответил полным согласием[710].
В помощь Владыке были выделены в качестве его иподиаконов (секретаря и келейника) два кадровых разведчика: В. М. Иванов и И.И Михеев, а затем радистка Марта (Л. Баженова). Тем временем епископ был назначен управляющим Калининской епархией, которая находилась под угрозой захвата нацистами. Внедрение группы планировалось с расчетом, чтобы ко времени занятия немцами Калинина она находилась в городе и совершала богослужение. Учитывая просьбу Патриаршего Местоблюстителя, городские власти разрешили открыть единственную церковь на окраине Калинина, за Волгой. 18 августа митрополит Николай (Ярушевич) освятил ее и объявил верующим о назначении уже приехавшего в город епископа Василия. 14 октября Калинин был захвачен немцами. Перед разведгруппой стояла задача не только добывать военную информацию, но и, войдя в доверие к оккупационной администрации, уничтожить кого-либо из высших руководителей III рейха в случае посещения им города. Оказавшуюся на переднем крае немецкой обороны церковь стала обстреливать советская артиллерия, и этот храм пришлось оставить. Но уже в конце октября епископ освятил собор Воскресения Христова в центре Калинина и начал служить в нем. Владыка имел контакты с городской администрацией и даже с шефом местного гестапо Крюге, в результате чего группа передавала по рации важную информацию. Но эта работа продолжалась недолго — 16 декабря 1941 г. Калинин освободила советская армия. У разведгруппы было задание при отступлении немцев уходить вместе с ними на Псковщину, но из-за болезни епископа она не смогла этого сделать[711].
В дальнейшем В. Иванов и И. Михеев все-таки были направлены в немецкий тыл и успешно действовали под видом послушников Псково-Печерского монастыря, используя в качестве помощников ряд других насельников обители. По свидетельству Судоплатова, разведоперациям под кодовыми названиями «Послушники» и «Монастырь» придавалось такое большое значение, что их ход и результаты докладывались лично И. В. Сталину. История, произошедшая с епископом Василием, конечно же, была не единичной. Однако такого рода документы до сих пор засекречены, поэтому о многом можно только догадываться.
Вполне естественно, что такие задания могли даваться и настоящим священно- или церковнослужителям. Одной из самых вероятных кандидатур в лица, специально оставленные в тылу немцев, является будущий епископ Кировский и Слободской Иоанн (Иванов). В 1926 — феврале 1937 гг. он был псаломщиком в различных храмах Пскова и иподиаконом псковских архиереев, затем учился в Ленинградском музыкальном техникуме и до оккупации Пскова работал в горжилуправлении. С 30 июля 1941 г. И. Иванов стал петь в хоре Свято-Троицкого собора, а со 2 июля 1942 г. служил в нем псаломщиком. 6 июня 1943 г. Экзарх Прибалтики митрополит Сергий (Воскресенский) рукоположил молодого человека во диакона целибатом и 22 августа 1943 г. — во священника к Никольской церкви пригородного погоста Любятово, где отец Иоанн служил до эвакуации 7 марта 1944 г. вместе с прихожанами в Шауляйские лагеря в Литву. Вскоре священник по ходатайству Экзарха был освобожден и до 11 октября 1944 г. обслуживал русских беженцев в г. Кретинге. Еще во Пскове отец Иоанн активно сотрудничал с партизанами, затем «по заданию Москвы отступил с беженцами в Литву, где установил связь с местными партизанами». После прихода советских войск священник был награжден за участие в партизанском движении орденом Красного Знамени[712]. Такая необычно высокая для невоевавших в армии священнослужителей награда свидетельствует об особом характере выполнявшихся отцом Иоанном заданий.
Однако священнослужителей, с первых дней оккупации сотрудничавших с партизанами или советской разведкой, было все же не много. Реакция участников зарождавшегося партизанского движения на бурное развитие церковной жизни и, прежде всего, на деятельность созданной в августе 1941 г. Псковской духовной миссии оказалась далеко не однозначной и первоначально в основном враждебной. Многие из партизанских отрядов, действовавших в первые месяцы оккупации, возглавляли специально оставленные после отступления партийные работники или сотрудники НКВД, прошедшие закалку антирелигиозных гонений 1930-х гг.
Со временем все большее количество партизанских отрядов и подпольных групп стало положительно относиться к деятельности священников и даже порой оказывать им покровительство. Помимо изменения советской религиозной политики и ряда других факторов, это, как справедливо отмечал псковский историк К. П. Обозный, стало возможно еще и благодаря талантливости проповедников-миссионеров, их самоотверженному труду, заботе и любви к местному населению. Настоятели приходов нередко пользовались большим авторитетом и доверием своей паствы, в большинстве состоящей из женщин, стариков и детей. Это доверие и уважение к пастырям передавалось их отцам, братьям, мужьям, тем, кто участвовал в местном движении сопротивления. Ведь слово Божие произносится для всех, и отклик на него может родиться в любом сердце. Поэтому уважение и доверие, которое заслужили члены Миссии, неся в мир благовестие Христово, могли возникнуть и среди вчерашних советских безбожников, в партизанских формированиях[713].
Не только священнослужители оказывали влияние на партизан, но и наоборот. Задолго до изменения курса советской церковной политики, уже с начала 1942 г. партизаны и подпольщики, вообще отрезанные от центра или не имевшие с ним надежной связи, пытались наладить связь с представителями духовенства. «Первоначально через своих агентов определялся тот круг священников, которые в своих проповедях занимали по отношению к немцам нейтральную или отрицательную позицию. Далее им рассылались письма с разъяснением того, что данная война является Отечественной и для победы над злейшим врагом православного народа требуется объединение всех, кто любит Россию». Конечно, взаимодействие начиналось далеко не сразу. По воспоминаниям комиссара действовавшей на территории Ленинградской области 5-ой партизанской бригады И. И. Сергунина, «трагизм заключался в том, что многие священнослужители, не принимая фашистской идеологии, боялись партизан и не доверяли им. Считали их бандитами. Несмотря на это, некоторые священники согласились в своих проповедях говорить о неизбежности победы русского оружия и служить молебны за здравие односельчан, находящихся в Красной армии»[714].
Влияла на поведение священнослужителей и позиция церковных старост, многие из которых были настроены патриотически, а также отношение к оккупантам прихожан. Начальник Псковской миссии протопресвитер Кирилл Зайц на допросах 1944 г. отмечал, что должности волостных старшин, сельских и церковных старост заняли большей частью люди, работавшие в советское время на ответственных должностях, и они в основном были враждебны Германии, и вообще «русский народ никогда не симпатизировал немцам. С давних времен русские люди смотрели на немцев как на низшую нацию, называли их не иначе, как бусурманами». Выезжавший в сентябре — октябре 1943 г. в ряд районов области по заданию отца Кирилла для наблюдения за ситуацией П. И. Зубор докладывал, вернувшись, что члены некоторых приходских советов Уторгошского района настроены просоветски и враждебно к немцам, не желают эвакуироваться сами и не дают вывозить церковные ценности, а в Середкинском районе вообще «все священники… разбежались с работниками районного управления по лесам, и во многих местах уже организованы сельсоветы, и население ожидает прихода Красной армии»[715].
Не только партизаны или прихожане агитировали священнослужителей. Ленинградский митрополит Алексий (Симанский), понимая все значение народного сопротивления в тылу немецких войск, неоднократно обращался к своей пастве, оказавшейся на оккупированной территории, с соответствующими призывами. Митрополит писал о Козьме Минине, о героях Отечественной войны 1812 г., о партизанах Белоруссии, призывая взяться за оружие и отомстить за поругание своей земли и русских святынь[716].
Особенное значение имело его Пасхальное «Архипастырское послание к пастырям и пастве в городах и селах области, пока еще занятых вражескими войсками» от 25 апреля 1943 г.: «Знаем мы и слышим, что многие и многие из Вас, пренебрегая опасностями, со всех сторон Вас окружающими, не щадя жизни, всеми силами борются с врагом, помогая этим нашим доблестным защитникам — воинам нашей Красной армии — в их беззаветной борьбе за честь и свободу Родины… Продолжайте же, братие, подвизаться за веру, за свободу, за честь Родины; всеми мерами и мужчины, и женщины, помогайте партизанам бороться против врагов, сами вступайте в ряды партизанов, проявляйте себя как подлинно Божий, преданный своей Родине и своей вере народ… Объемлю всех Вас с горячим чувством любви Христовой, вручаю Вас покрову Матери Божией и святых угодников земли Новгородской и земли Псковской и со всем усердием молю воскресшего Господа о помощи Вам, моей возлюбленной пастве, и всем нам в нашей святой и правой борьбе. И твердо, непоколебимо верую, что Господь нам поможет. Христос Воскресе!»[717].
Обращение митрополита Алексия в листовках было переправлено через линию фронта и распространено среди населения. О силе его воздействия свидетельствует письмо бойца 2-ой партизанской бригады А. Г. Голицына владыке: «Ваш агитлисток сыграл немалую роль среди оккупированного населения в деле оказания помощи партизанам, а вместе с этим и борьбе против фашизма. Этот листок среди населения — как Божье письмо, и за него немецкие коменданты в своих приказах грозили смертной казнью, у кого он будет обнаружен»[718].
Не на всех пастырей призывы владыки Алексия оказывали должное воздействие. Краткая характеристика различия позиций священнослужителей содержится в интересном, хотя и сильно тенденциозном, мартовском 1944 г. докладе посланного в качестве своеобразного «инспектора» из Ленинграда А. Ф. Шишкина митрополиту Алексию после обследования приходов Гатчинского и Павловского районов: «В ком билось сердце патриота Родины и кому действительно дорога была Русь не профашистской миссией, а святым Владимиром Крещенная… и кровью истинных сынов своих на поле брани напоенная, — тот и в немецком плену любил ее паче жизни своей и умер как истинный патриот. Таковыми были, например, священник А. Петров (г. Гатчина) и священник И. Суслин (с. Орлино). Оба они расстреляны немцами. Те же, кто не мог отнести себя к разряду героев, но кто, живя в немецком плену, думал иногда, что за фронтовым кордоном живут их братья и сестры, сыновья и дочери, терпят муки холода и голода — и все во славу Отчизны своей, — тот слушался „миссии“, не порывая молитвенного общения со своими иерархами, молился за православное русское воинство и терпеливо ожидал встречи „со своими“, решив не покидать приходского места при эвакуации немцев. Таковыми были, например, протоиерей Красовский, священник Митрофанов, протоиерей Забелин…»[719].
Расчеты нацистов использовать в своих целях религиозный фактор на Северо-Западе России в целом не оправдались. Английский журналист А. Верт, посетивший в 1944 г. недавно освобожденные районы, совершенно справедливо писал: «Вопреки ожиданиям немцев, что церкви превратятся в центры антисоветской пропаганды…, они превратились в активные центры русского национального самосознания»[720]. Священники-патриоты были неизмеримо популярнее у верующих, их защищали, а прислужники оккупантов зачастую были вынуждены, как, например, лжесвященник Амосов, покидать храмы, изгнанные прихожанами.
Примеры патриотической деятельности священнослужителей очень многочисленны. Так, в Гатчинском районе нацистами были расстреляны митрофорный протоиерей Александр Петров и священник Иоанн Суслин. Отец Александр в 1919–1937 гг. был настоятелем Преображенской церкви на расположенной в южных пригородах Ленинграда станции Лигово, в дальнейшем он служил в ленинградских Николо-Богоявленском и Князь-Владимирском соборах, но продолжал жить в Лигово и, таким образом, неожиданно для себя оказался на оккупированной территории. С конца 1941 г. отец Александр стал служить настоятелем Павловского собора г. Гатчина, однако 3 августа 1942 г. был арестован и через две недели расстрелян. Обстоятельства его казни точно не известны. Определенную роль, вероятно, сыграл донос агента СД Амосова, которого протоиерей А. Петров не хотел признавать в качестве священника и публично на паперти Павловского собора назвал самозванцем. Существует также версия, что протоиерей был казнен за активное сотрудничество в 1930-е гг. с органами НКВД.
С другой стороны, известно, что отец Александр отказывался служить молитвы в честь германской армии, произносил патриотические проповеди и, возможно, был связан с гатчинским подпольем, которое оказалось разгромлено летом 1942 г. В это время немцами был расстрелян и помощник городского главы Гатчины Ольтевский, к чему, по словам о тца К. Зайца, Амосов, возможно также имел отношение. Служивший в период оккупации в гатчинской полиции И. С. Никитин на допросе 6 апреля 1944 г. показал, что в августе 1942 г. была арестована группа из 12 человек, занимавшаяся передачей сведений для Красной армии. В состав этой группы входил священник, якобы бывший сотрудник органов НКВД. Все арестованные были убиты — расстреляны или повешены, двое из них висели на воротах при входе в Гатчинский парк[721]. Отца Александра вместе с группой евреев отвезли в район деревни Жестяная Горка Батецкого района (ныне Новгородской области) и там 28 августа расстреляли[722].