Первоначальное ядро Миссии составили активные, хорошо образованные русские священники из Рижской, а позднее из Нарвской епархий, — эмигранты, стремившиеся помочь своей Родине. Следует отметить, что Псковская миссия оказалась единственной полномасштабной акцией, проведенной силами русской эмиграции в России. Среди первых 14 миссионеров, выехавших 18 августа в Псков, были три воспитанника знаменитого Свято-Сергиевского богословского института в Париже — священники Владимир Толстоухов, Алексий Ионов и Николай Трубецкой, а также протоиерей Николай Колиберский, священники Иоанн Легкий, Феодор Ягодкин, Константин Шаховской, Георгий Бенигсен, диакон Михаил Трубецкой и псаломщики Г. Радецкий, Л. Архангельский, В. Караваев, А. Азоутский, Карсов. Многие из них в прошлом активно участвовали в деятельности существовавшего в Латвии «Русского православного студенческого единения», являвшегося филиалом всемирного «Русского студенческого христианского движения» (РСХД). В дальнейшем ряды миссионеров также пополнили другие участники движения и выпускники Свято-Сергиевского Парижского института, например, священник Василий Рушанов.
С самого начала работа Псковской миссии носила самостоятельный характер. «Со стороны немецких властей, — вспоминал отец Алексий Ионов, — никаких инструкций специального или специфического назначения Миссия не получала. Если бы эти инструкции были даны или навязаны, вряд ли бы наша Миссия состоялась. Я хорошо знал настроение членов Миссии. С немцами мы все считались по принципу: „Из двух зол выбирай меньшее“. Что немцы — зло, никто из нас не сомневался. Ни у кого из нас не было, конечно, никаких сомнений к завоевателям „жизненного пространства“ нашей Родины. Глубокое сострадание и сочувствие к бедствующему народу, нашим братьям по вере и по крови, — вот что наполняло наши сердца»[644]. Действительно, русский верующий народ просто не пошел бы к пастырям, если бы они в основной своей массе сотрудничали с оккупантами.
Интересным свидетельством является статья Е. Тройлиба, лично знавшего многих миссионеров, и в связи с этим писавшего: «Тот факт, что эта группа уже летом 1941 г. была доставлена в Псков в служебном автобусе, вызвала у некоторых свидетелей церковного развития в западных русских областях озабоченность, что из этого круга личностей попытаются получить агентов [СД]. Данные опасения оказались необоснованными. Священники „Православной миссии“ вели себя в отношении германских служб подчеркнуто сдержанно и ограничивались задачей духовно окормлять русское население». Тройлиб отмечал, что ему известен только один случай, когда позиция русского священника была бы спорной. В то время как службы СД считали его «надежным сотрудником», другие полагали, что этот священник «состоит на советской службе». Борьба вокруг этой личности неожиданно закончилась его смертью после одного из застолий. Вероятно, он был отравлен, и дело осталось открытым для разного рода толкований[645]. Впрочем, отдельные немногие священники, как теперь видно из архивных документов, все-таки сотрудничали с СД.
Конечно, разрешая деятельность Духовной миссии, германское командование преследовало и свои цели, которые, впрочем, в дальнейшем в основном остались неосуществленными. Эту ситуацию образно описал в своих воспоминаниях отец Георгий Бенигсен: «Наша жизнь и работа при немецкой оккупации были непрерывной борьбой с немцами за душу русского человека, за наше право служить этой душе, служить нашему родному народу, из-под ига подпавшему под иго другое. Сегодня нашу борьбу хотят изобразить как сотрудничество с фашистами. Бог судья тем, кто хочет запятнать наше святое и светлое дело, за которое одни из наших работников, в том числе священники и епископы, погибали от пуль большевистских агентов, других арестовывало и убивало гитлеровское гестапо. Наконец исполнился предел наших чаяний: нам удалось отправить в оккупированные немцами русские области первую группу священников-миссионеров… Началась работа, полная апостольского подвига, полная трудностей и препятствий, постоянно чинимых немцами. Им очень хотелось использовать нас в своих целях порабощения и эксплуатации русского народа, очень хотелось через нас, как наиболее близко стоящих к народу и пользующихся в народной толще максимальным доверием, проводить все свои преступные мероприятия. Они получили от нас жесткий отпор по всему фронту и поняли, что просчитались. Но мы уже настолько прочно завоевали свои позиции в народе, так вросли в него, что ликвидация нашего миссионерского дела грозила бы для немцев крупными осложнениями. Им пришлось смириться с существующим положением и ограничиться тщательной слежкой за каждым нашим словом и поступком да попытками организации мелких провокационных актов на местах. А мы росли не по дням, а по часам. Мы шли в народ, несли ему слово Христовой любви и правды, слово утешения и надежды»[646].
Реально миссионерская работа прибалтийских православных священников на территории СССР в границах 1939 г. началась еще в июле, сразу после прихода германских войск. В частности, два таких священника — Сергий Ефимов и Иаков Легкий, были арестованы НКВД 23 июня 1941 г. и перевезены из Латвии в тюрьму г. Острова. Оказавшись на свободе с уходом советской армии, они и провели первые богослужения. Именно протоиерец Сергий Ефимов 14 августа 1941 г. недалеко от Острова в погосте Елино освятил первый храм и совершил литургию. По свидетельству самого отца Сергия, в конце службы к елинскому храму подъехал автомобиль с немецкими солдатами. Без долгих объяснений священника «прямо из храма отвезли в г. Псков для совершения там богослужения и крестного хода». Это богослужение состоялось 17 августа в Свято-Троицком кафедральном соборе. Закончилось оно крестным ходом, бедным по количеству святых икон и хоругвей. «Но вряд ли с таким молитвенным подъемом совершались когда-либо крестные ходы в городе в прежние годы». Множество людей вышло в тот день на улицы Пскова[647].
17 августа протоиерей Сергий Ефимов был официально назначен Экзархом первым начальником Псковской миссии. Прибывшие на следующий день из Риги миссионеры сразу же попали в Троицкий собор на богослужение, которое совершал отец Сергий в канун праздника Преображения Господня. 19 августа они приняли участие в праздничной литургии. Многотысячная толпа заполнила Свято-Троицкий собор. Ожидая встретить народ, забывший веру, священники увидели необычный религиозный подъем. Псковичи тепло приняли миссионеров. «Как они внимательно вслушиваются в слова нашей первой проповеди, — вспоминал отец А. Ионов — без конца идут они под благословение, подводят к нам своих детей, целуют благословляющую руку: „Благослови, батюшка! Благослови, отец!“ — звучит отовсюду… Древняя Русь. Как будто ничего не произошло. Как будто отвоевала Литва и снова ушла к себе, а город, быстро залечивая свои раны, начинает свою обычную нормальную жизнь, в которой Церковь занимает первое почетное место»[648].
Действительно прибытие первых миссионеров совпало с началом массового религиозного подъема. Отец Иоанн Легкий позднее вспоминал: «Когда в августе 1941 г. мы приехали в Псков, на улице прохожие со слезами подходили под благословение. На первом богослужении в соборе все молящиеся исповедовались. Нам казалось, что не священники приехали укреплять народ, а народ укрепляет священников… Настроение у населения было такое высокое, что часто думалось, да были ли здесь гонения? И казалось, что сам воздух был насыщен религиозным подъемом. Молодежь быстро вернулась к вере. Обычно причащение после Богослужения продолжалось дольше, чем сама служба, — причащалось по 500–600 человек. Служить приходилось с 6 утра и до 8 часов вечера. Много крестили детей до 16-летнего возраста. Одновременно приводили по 25–30 и даже 100 детей»[649].
В печатном органе Миссии — журнале «Православный христианин», также отмечалось: «Народ переполнял храмы… Священники не успевали передохнуть от количества треб. Давно не видели стены старых храмов Псковщины и окрестностей таких искренних слез, не слышали таких громких молитв»[650].Согласно отчету миссионера отец Владимира Толстоухова, служившего в городах Новоржев, Опочка, Остров, только с 19 августа по 19 декабря 1941 г. он совершил более 2 тыс. «погребений с заочными проводами». Священник Иоанн Легкий в августе — ноябре 1941 г. в Гдовском районе крестил 3500 детей. Всего за первые месяцы работы Миссии было крещено около 50 000 несовершеннолетних разного возраста. 6/19 января 1942 г. в крещенском крестном ходе с водосвятием участвовало 40 % (10 тыс. из 25 тыс.) оставшегося в Пскове населения[651].
Эти сведения подтверждаются и немецкими источниками. Так, в докладе представителя Министерства занятых восточных территорий при группе армий «Север» начальнику главного отдела политики Лейббрандту от 19 декабря 1941 г. говорилось: «Значение Церкви в народной жизни снова начинает расти. С усердием трудятся по восстановлению храмов. Спрятанное от ГПУ церковное имущество снова используется по своему назначению»[652].
В сообщении полиции безопасности и СД от 21 сентября 1942 г. указывалось: «Успех миссионерской работы обусловлен, главным образом, тем, что большие массы русского народа, в особенности крестьяне, несмотря на старания большевиков, остались верны православной вере и родной Церкви. Факты, свидетельствующие о том, общеизвестны: церкви переполнены молящимися, священники имеют так много дел… что едва с ними справляются, число причастников и детей, которых крестят, поразительно большое… миссионеров повсюду встречают с почтением и доверием, стараются посильно заботиться об их благополучии, родители охотно доверяют своих детей священникам для религиозного образования». В подобной сводке от 6 ноября 1942 г. сообщалось, что в трех церквах Пскова имеется 10 000 прихожан, и с августа 1941 по 15 сентября 1942 гг. в них крещено 2000 детей, совершено 600 отпеваний и 20 венчаний[653]. Согласно же статистике венчаний в Пскове, опубликованной 30 апреля 1943 г. газетой «За Родину» количество их было заметно больше и постоянно росло: в августе — декабре 1941 г. — 7, январе — феврале 1942 г. — 16, в апреле — мае — 40, в сентябре — ноябре 1942 г. — 96, а в одном феврале 1943 г. — 81[654].
В результате антирелигиозных гонений к началу войны в трех северо-западных епархиях осталось лишь 32 официально не закрытых церкви (в Ленинградской — 21, из них 16 в Ленинграде и пригородах, в Псковской — 8 и в Новгородской — 3), однако значительная часть из них не действовала из-за отсутствия священников. Так, например, в Димитровской церкви Пскова службы прекратились в начале 1941 г. из-за ареста настоятеля. «На оккупированной немцами территории, — писал Экзарх Сергий в ноябре 1942 г., — от окрестностей Ленинграда и берегов Ладоги к Ильменю и дальше на юго-восток проживают несколько миллионов православных русских людей, среди которых уцелело около 100 священников и ни одного епископа»[655]. Причем упомянутые владыкой священнослужители в подавляющем большинстве находились за штатом, работали по гражданской специальности или скрывались от преследований, служа тайно.
Однако, несмотря на почти полное отсутствие нормальной церковной жизни, миссионеры, ожидавшие встретить в России в религиозном отношении пустыню, увидели там напряженную духовную жизнь, о которой не могли и предполагать за рубежом. Открытие церквей, организация приходов и восстановление полного цикла богослужений стали первоочередными задачами для миссионеров. В Пскове они прожили менее недели. В Миссию стали обращаться ходоки с просьбами послужить в пригородных храмах, наспех отремонтированных самими верующими. Начали приезжать и делегации из более отдаленных районов — просители священников на приходы. Весть о том, что в Пскове восстанавливаются храмы, совершают богослужения и «батюшков много навезли», быстро распространялась по территории области. Большинство священников Миссии разъехались по районам, чтобы «зарекомендовать себя на местах». Почти всюду миссионеры быстро находили взаимопонимание с населением, вникая в нужды, помогая ему советами и выполняя главную задачу, которую ставил перед ними Экзарх, — налаживание и упорядочение церковно-приходской жизни[656]. Поврежденные или перестроенные храмы, как правило, восстанавливало само население, своими силами и средствами. И в большинстве мест все необходимые работы проводились удивительно быстро, с душевным подъемом и энтузиазмом.
Несколько групп миссионеров во главе со священниками были направлены Экзархов в специальные «разведывательные» поездки для выяснения церковного положения и настроения верующих в различных районах. Так, в частности свящ. Н. Трубецкому и псаломщику А. Азоутскому был поручен Порховский район, а свящященику И. Начису и диакону М. Трубецкому — Дновский и Солецкий. Согласно отчету отцу Н. Трубецкого митрополиту Сергию о деятельности этих двух групп с 18 августа по 14 октября 1941 г., они «для большей успешности» работы решили объединиться и осуществляли ее совместно «в полном контакте и поддержке друг друга». Перед миссионерами были поставлены задачи: удовлетворение религиозных нужд верующих, проведение церковных проповедей и бесед, выяснение личностей уцелевших священников и распределение между ними пустующих приходов, приведение в порядок сохранившихся храмов. «Миссионерская разведка» оказалась очень успешной. Ее участники везде наблюдали «искреннюю, глубокую веру, хранящуюся в русском народе», за два месяца они, проехав 569 км, крестили 856 человек, совершили в 33 храмах 33 литургии, на которых присутствовали не менее 30 тыс. верующих, исповедовали и причастили более 10 тыс., приняли в ведение Миссии 9 священников, которым поручили обслуживать 16 приходов и наметили трех кандидатов во иереи. Кроме того, были назначены попечители в количестве 2–10 человек с возложением на них обязанностей о благоустройстве храмов, некоторые приходы снабжены собранной от частных лиц церковной утварью, а для трех церквей даже найдены колокола. Позднее миссионеры уже не совершали такие длительные и дальние поездки, обслуживая, как правило, несколько приходов в определенном районе[657].
Территория, входившая в ведение Миссии, включала в себя юго-западные районы Ленинградской, Псковскую и западную часть Новгородской епархии с населением около 2 млн. человек (два северо-западных района Ленинградской области — Кингисеппский и Волосовский — окормлялись подчиненным Экзарху архиепископом Нарвским Павлом). Управление Миссии в Пскове непосредственно подчинялось лишь митрополиту Сергию. Оно периодически собиралось на совещания и выносило «решения по тому или иному важному вопросу, которое затем препровождалось на усмотрение Экзарха». Во главе Управления стоял начальник Миссии, их за весь период ее истории было трое: с 17 августа по 13 октября 1941 г. — протоиерей Сергий Ефимов, с 13 октября по 1 декабря 1941 г. — протоиерей Николай Колиберский и с 1 декабря 1941 по 19 февраля 1944 г. — протоиерей, а затем протопресвитер Кирилл Зайц. На протяжении длительного времени у начальника Миссии имелся помощник (заместитель) по всем вопросам, касающимся церковной жизни. Эту должность последовательно занимали: с 17 августа по 13 октября 1941 г. — протоиерей Н. Колиберский, с июня по 15 сентября 1942 г. — протоиерей Николай Шенрок, с сентября 1942 по апрель 1943 г. — священник Иоанн Легкий, с апреля по август 1943 г. вновь отец Н. Шенрок и с 20 августа 1943 по 19 февраля 1944 г. — протоиерей Феодор Михайлов[658].
Отец Сергий Ефимов оставил пост начальника Миссии «ввиду преклонности лет», но продолжал служить настоятелем Свято-Троицкого кафедрального собора до апреля 1942 г., когда, обвиненный в антигерманской агитации, был вынужден по требованию СД уехать обратно в Латвию. Следующий начальник Миссии протоиерей Николай Колиберский, в квартире которого на Застенной (Берлинской) ул., 8 первоначально находилось Управление Миссии, в конце ноября 1941 г. тяжело заболел и вскоре по состоянию здоровья вернулся в г. Ригу, где скончался 20 сентября 1942 г.
Основную же работу по руководству Миссией выполнял отец Кирилл Зайц, 25 апреля 1943 г. возведенный Экзархом в сан протопресвитера с представлением права совершать литургию по архиерейскому чину. В конце ноября 1941 г. отец Кирилл был освобожден от своих прежних обязанностей настоятеля Рижского кафедрального собора и руководителя миссионерского стола при Синоде и назначен начальником Миссии, но приехал в Псков и приступил к своим обязанностям, сменив о. Николая 1 декабря. По словам отца Кирилла, на новую должность он «пошел с большим желанием и осознанием своего долга». В показаниях на первых допросах в августе — сентябре 1944 г. отец К. Зайц говорил, что перед отъездом в Псков у него была беседа только с митрополитом Сергием, который дал ему указания о практической работе: «Принять самые энергичные меры в восстановлении и открытии храмов, организовать в них церковные службы, всемерно удовлетворять запросы верующих. Подбирать священников церквей, проверять их, экзаменовать, а также подготовлять кадры новых священников». Протопресвитер подчеркнул, что указаний относительно контактов с местными органами немецкой власти он от Экзарха не получал, и владыка предупредил, «что я должен вести работу только по церковным вопросам». 6 сентября о. Кирилл на настойчивые требования следователя категорически ответил, что органы СД для секретной работы его не вербовали, в Риге он с ними не общался, да и в Пскове связей не имел. Позднее, после двухмесячных интенсивных допросов в Вильнюсе, Москве и Ленинграде и вероятных пыток семидесятипятилетний священник 2 ноября 1944 г. показал, что он перед отъездом в Псков якобы имел беседу с «начальником отдела по религиозным делам СД» и подписал письменное обязательство об оказании «всяческого содействия СД и немецкой армии» и выполнении всех заданий СД[659]. Впрочем, анализ материалов следственного дела и их сопоставление с другими архивными российскими и немецкими документами и нарративными источниками практически не оставляет сомнений в том, что указанные «признания» отца Кирилла о его вербовке в качестве агента СД не имеют ничего общего с действительностью.
Уже на первом допросе в августе 1944 г. отец Кирилл не скрывал своих взглядов и сообщил, что его «отношение к советской власти отрицательно-враждебное». Из его показаний того времени видно, что протопресвитер сначала питал некоторые иллюзии в отношении немецких властей, полагая, что они «избавят русский народ от советского строя, большевиков и безбожия» и на «оккупированной территории будут для русского народа созданы лучшие условия жизни». Позднее, когда оккупанты показали свое «истинное лицо», эти иллюзии исчезли. 10 октября 1944 г. отец Кирилл Зайц с возмущением рассказывал следователю, что немцы в последний период оккупации (конец 1943 — первая половина 1944 гг.) сожгли на Талабских островах 800 домов, а в д. Ленева Гора Псковского района заживо сгорели 55 человек, деревня была зажжена со всех сторон, и фашисты никого не выпустили, пытавшихся же бежать расстреливали. Только в окрестностях Пскова, по свидетельству отца Кирилла, немцы взорвали и сожгли 15 храмов, и русские крестьяне (а судя по контексту, и сам начальник Миссии) возненавидели их[660].
Отношение же немецкой оккупационной администрации к деятельности миссионеров на территории Ленинградской области с течением времени менялось. Как отмечал новгородский историк Б. Н. Ковалев, «изначально они не получили никакой поддержки ни со стороны немецкой, ни со стороны русской коллаборационистской администрации. Дело дошло до того, что вновь прибывшие священники даже не получили продовольственных карточек»[661].
Действительно, на начальном этапе деятельности Миссии, примерно до весны 1942 г., оккупационные власти не проявляли большой активности, судя по сводкам СД того времени, скорее лишь наблюдая за тем, как развивается религиозная жизнь. Ситуация изменилась, когда работа Миссии приобрела значительные масштабы. Германские пропагандистские службы и СД попытались поставить эту деятельность под контроль и использовать в своих целях. Жесткость этого контроля видна по публикуемому в качестве приложения сообщению СД от 6 ноября 1942 г., подробно информировавшему нацистское руководство о юридическом и финансовом положении Миссии. Одновременно начала оказываться и некоторая строго ограниченная помощь миссионерам: им были выданы специальные удостоверения для проезда по территории области, хлебные карточки, в храмы из музеев в отдельных случаях возвращали богослужебные книги, иконы, утварь для церковных благотворительных учреждений, городские власти периодически выделяли топливо, продовольствие и т. п. По свидетельству отца Кирилла Зайца, на местах по ходатайству Управления Миссии за наличный расчет по твердым ценам отпускали церковное вино, муку для просфор и парафин для свечей, а от коменданта Пскова с согласия бургомистра иногда удавалось получить необходимый материал для ремонта и оборудования церквей[662].
В целом же, выполняя директивы Берлина, германская военная администрация прямо не содействовала, но и не препятствовала возрождению храмов. В то же время известны неоднократные случаи занятия церковных зданий под казармы и даже — как в селе Выборы в 1943 г. — размещения воинских частей для проживания в действующих храмах. Еще в сентябре 1941 г. вышло распоряжение германского командования, по которому все материальные затраты по содержанию культовых зданий должно было нести местное население. Военная и гражданская администрация в основном ограничилась демонстративной передачей верующим некоторых церковных ценностей. Особенное значение имела передача в марте 1942 г. в Троицкий собор Пскова чудотворной Тихвинской иконы Божией Матери, вывезенная немцами из Тихвина[663].